Жесткая посадка

я, из него ничего живого убить нельзя, кроме как самому застрелиться, это я тебе как мастер спорта авторитетно говорю. Вообще, сделан он, кроме как чтобы в цель стрелять - это в пьяниц попадать через стол. Ну, максимум через улицу. Это если улица неширокая. Я решил в индейцев поиграть. Ивняка какого-то наломал - отогрел ветки над примусом, в дуги согнул, стал снегоступы делать. Думаю, в них хоть передвигаться можно. Я так тебе, Серж, скажу - человек, если чисто от еды зависит, один выживает - легко. А вот если он вдвоём или, не дай Бог, втроём оказывается - тогда дело совсем другое… Добыть пожрать, чтоб втроём выжить, - это, я скажу тебе, дело… Кстати, это во всём так. КПД у одного человека приближается к ста, у двоих вместе - он уже сто пятьдесят - то есть - 75 процентов на каждого, у троих он уже двести аж… Это к вопросу, почему большие конторы - самые неэффективные. Но триста против ста всегда больше, ферштейн? Даже если эти триста процентов тридцать человек производят… Но это так, хвилософия… В общем, из моего снегоступного дела не получилось ничего. Прошёл я по ущелью полкилометра и сломал их на фуй. Вернулся к самолёту, гляжу - Пётр Петрович, бортмеханик наш, на фуя-то наверх пошёл. Захожу в самолёт - а там оба дрыхнут, и командир наш Лексеич, и бортмеханик Пётр Петрович… Только примус скворчит. Я опять наружу - человек идёт! Прямо к нам, на лыжах! Я ребят бужу - человек! Они - а где? А я им - да вот, уже близко!

Выскочил я из самолёта - а это вот он, Зим! Я ему - а что ты здесь делаешь? А он - хотел жизнь посмотреть, закончил заочно метеорологический техникум и пошёл начальником метеостанции на Севера?. Поживу здесь года три и снова поеду в Москву, жизнь понявши. Я ему - а как ты понял, как нас найти? А он мне: а я не понимал. У меня спальник тёплый, палаточка, примус. Мне когда сказали, что самолёт пропал, я пошёл каждое ущелье вычёсывать. Думаю, если живые, то обязательно следы кругом будут. Ну а сейчас, говорит, хлопцы, я у вас переночую, и завтра - край послезавтра - на метео приду, санрейс вызову. И точно - через два дня «четвёрка» прилетела. Лексеича хотели судить, но у него гангрена была, ногу отрезали, судить пожалели.

– А за что его судить, Лексеича-то вашего? - не подумав спросил я.

– Как за что? А кто командир-то? Он, Андрей Алексеевич, и командир. Раз командир, то за всё в ответе. Его и судить, по-любому.

– Так что вот, - продолжил Ух, бросая сигарету за борт, - потому я про себя и поверил в историю с этим вашим самолётом. Золотой он там или нет, я не знаю, слишком до фуя вокруг него наворочено. Но вот то, что его там нашли, - это точно. И что мог он, необнаруженный, там лежать до морковкиного заговенья - точно тоже. Сам я лежал в этом хребте и знаю - есть там такие карманы, в которые не заглядывал ни Бог, ни дьявол. Только ламуты.

Снизу что-то стукнуло, фыркнуло, застучало, и из иллюминатора полился тусклый жёлтый свет. С матом выбрался на борт матрос Степан и начал вытаскивать ноги-подставки. Скалистые лапы, удерживающие