Урбан (СИ)

- Мам... воды... - отрывисто произнёс я.

Взяв прозрачный стакан с невысокой тумбочки, стоявшей по соседству с моей кроватью, она налила в него заветную жидкость. Я, испытывая трудности, оторвал голову от подушки, и мама, придерживая мой затылок рукой, наклонила стакан, чтобы я мог наконец-то попить. Я жадно глотал воду вместе с воздухом, потому что в таком положении пить представляет огромную трудность, и стакан через мгновенье опустел. Мама налила ещё кружку. Потом ещё. Когда я допивал пятый стакан, в палату неожиданно зашёл Герман Викторович. Ну, вы помните его? Дружелюбный доктор, с которым мы собирали пазлы и рассматривали картинки. Я не узнал его сразу, из за накинутого на него сверху больничного халат. Доктор хоть и был в этот раз весьма суетлив, тем не менее улыбался мне и даже подмигнул. Он осмотрел меня, снова что-то записывая в своей зелёной тетради. Я помню её, это та самая тетрадь, которую он заполнял, когда я посетил его в прошлый раз. Сегодня доктор сам сделал ко мне визит, и я понимал почему. Герман Викторович показал моей маме какой-то сигнал, который он наверное думал, я не замечу, и мама покинула палату, перед этим спросив, не хочу ли я чего-нибудь вкусненького? Я отказался. Во рту стоял тошнотворный вкус, и аппетита совсем не было. Мама удивилась и сказала, что сама что-нибудь придумает.

После того как мама ушла, Герман Викторович принялся задавать мне вопросы о том, с чего это началось? Было ли похожее раньше, что я помню из последнего. Я долго не мог объяснить врачу мои мысли и переживания, но, обладая каким-то диковинным даром, доктор смог меня разговорить, и я поведал ему всё до мельчайших подробностей. Также как рассказываю сейчас вам. Герман Викторович что-то записывал и, почти не отрываясь, задавал мне вопросы. Небольшая тетрадка была исписана полностью, после чего он спросил, боюсь ли я происходящего со мной? Честно сказать, я не боялся этого, ровным счётом до того момента, пока не услышал этот вопрос. Это так подозрительно. Я чувствовал, что в этом есть какая-то опасность, о которой мне бояться рассказать. Я догадывался, что болен. Раньше я с лёгкостью мог придумывать миллиарды фантазий и безопасно носить их в своей голове. Однако в это раз, они как будто вырвались из меня. Они были злыми и пугающими. Я не мог их сдерживать, они, словно устроили бунт. Я уже не чувствовал, что я хозяин своего воображения. Словно сотни телевизионных каналов включились одновременно в моей голове и транслировали картинку и звук прямиком в мозг, все вместе, на максимальной громкости, постоянно перебивая друг друга. Раньше я в любой момент мог отличить фантазию от реальности, но в этот день они словно переплелись в одно целое. И фантазии были не мои, они просто назло появлялись в моей голове, а я не мог на них повлиять. Я лишь обрывками пытался осознать происходящее, и опять утопал в бесконечном потоке бреда, вырвавшегося из моего сознания наружу.

Врач, выслушав меня, достал из своего чёрного дипломата знакомый мне реквизит, и предложил заново пройти тесты. Постучавшись в дверь, наш тест прервала мама с вопросом, может ли она зайти? Врач кивнул головой и сказал, что мы уже закончили, а затем отозвал мою маму на пару слов. Пару слов затянулись в очень долгий диалог, и я успел уснуть. Но, как только дверь палаты открылась, я снова открыл глаза. Мама села со мной рядом на кушетку, а врач, пододвинув стул напротив нас, сказал, что нам сейчас нужно очень серьёзно поговорить, и что я должен это знать, и они с мамой решили, что лучше узнать это от врача. Как оказалось, мои фантазии и кратковременное помешательство на уроке - результат необратимых процессов в моём мозге, что я болен, и должен круглосуточно быть под наблюдением, принимая таблетки.

Герман Викторович успокаивал меня, обещая, что всё будет хорошо, и мы вместе постараемся не допустить подобного впредь. Постоянно повторяя, что современная медицина знает как бороться с недугом. Рассказывал о сотнях излеченных лично им пациентов. А мне до всего этого было плевать, потому что он так же сказал мне, что моего друга Макса - не существует. Что? Это плод моего воображения? Глупости! Я точно знаю, что Макс существует! Я видел его, я разговаривал с ним! Объяснения доктора начали меня раздражать, и он уже не казался мне таким дружелюбным. Как ты смеешь говорить, что моего друга не существует? Он есть! Доктор стал что-то объяснять мне про Тома Сойера, про то, что никто не видел меня играющим с кем-то другим, и ещё какую-то чушь, но я не слушал. Я закрыл глаза. Он говорит бред, и я просто не буду его слушать. Они все сговорились против меня. Они хотят, чтобы мне было плохо, чтобы я был один. Они завидуют. Мысли неслись одна за другой в моей голове. Я вспоминал Макса, как жал ему руку, разговаривал с ним. Я открыл глаза и обнаружил, что рядом сидит плачущая мама, а на краю кушетки лежит книга о "Приключениях Тома Сойера", которую доктор якобы просил почитать, чтобы по прошествии лет сравнить героя произведения с моим другом. Этого я делать, естественно, не собирался.

В тот злополучный день в школе я, к счастью, ничего не натворил, а для одноклассников я просто мирно сидел за партой, а потом грохнулся на пол. В школе сказали, что я переутомился и со мной всё в порядке. Поэтому я особо не волновался о своём возвращении, которое никто бы и так не заметил. Чтобы противостоять дальнейшему распространению моей болезни, врач прописал мне таблетки, от которых мне безумно хотелось спать, что вдобавок усугубляло моё подавленное состояние. Я просыпался и снова хотел спать, бродил как зомби по палате, а после выписки по дому, и ни о чём не думал. Совсем. Мой привычный мир перестал существовать как таковой. Фантазии не лезли в голову, появлялись только бесформенные мысли, и, как мне казалось, вовсе не мои. Зато я прекрасно чувствовал, как моё воображение заперто в огромной чёрной клетке внутри меня, и моих фантазий в ней с каждой минутой становится всё больше и больше. Клетка постепенно наполняется, и они набиты там точно советские шпроты в банке, им так мало места, они задыхаются. Мне так больно, что я не могу выпустить их наружу. У меня не получается. Я страдаю от этого. И ещё хочу спать. Постоянно. Всё о чем я грезил в те дни - сон.

Я вернулся в школу и, успокоившись при виде старого преподавателя, уселся на свою любимую последнюю парту и, как ни в чём не бывало, продолжил своё обучение. Только теперь засыпая на ходу. И если мне всё-таки удавалось заснуть, то сновидения, которые меня поджидали, очень часто были не из приятных. Мне снился сон, где я уже взрослый, но всё так же бегаю по весеннему деревенскому двору в поисках Макса. Я прихожу на базу и не нахожу его там. Тогда я беру рацию и начинаю в неё кричать, что генерала похитили, что срочно нужно мобилизовать все ресурсы, и объявляю план перехват. Потом бегу вокруг бабушкиного дома, заглядываю во всевозможные закоулки в поисках Макса, спрашиваю у старушек, не видели ли они моего друга. Они в свою очередь просто не обращают на меня никакого внимания. Я лезу на сарай и пытаюсь осмотреться сверху, но вижу, что вокруг пустое поле и ничего больше нет. Нет ни домов, ни играющих детей возле соседнего дома, ни молчаливых бабушек. Только бескрайнее поле. Я спрыгиваю и бегу по нему, туда, в самую даль, потому что мне кажется, что Макс где-то там, что он попал в беду и зовёт меня, он просит моей помощи. Я бегу достаточно долго, и замечаю, что стою всё это время на одном месте. Неожиданно за спиной я слышу голос уже покойной к тому моменту бабушки, она что-то кричит мне вслед, наверное, чтобы я не убегал далеко от дома. Я оборачиваюсь, и не вижу её, потому что всё скрыто густым туманом, я пытаюсь разглядеть в нем что-то. Тщетно. Я разгребаю руками этот сгущающийся туман, но от этого он становится лишь гуще. Он уже похож на гоголь-моголь, только ужасно горький, дерущий моё горло. Я задыхаюсь. А туман становится всё гуще и гуще. Он обволакивает меня. Мне становится страшно. Я чувствую, что не смогу выбраться самостоятельно. Я начинаю кричать. Я кричу бабушке, чтобы она бежала ко мне. Хотя даже я сам не слышу свой зов. Эта безысходность пронзает меня насквозь. Туман становится словно поролон, он зажимает меня внутри, я раздираю его, я грызу его зубами, ногтями, я не даю ему меня захватить. Я борюсь изо всех своих сил. Я кричу так, что забываю дышать. А туман становится всё твёрже и твёрже, пока, наконец, не превращается в металл. И я уже просто замурован. Я стою и плачу. Я стою так очень долго, стою и отчаянно реву, пока не кончатся слёзы. А когда они заканчиваются, из моих глаз начинают сыпаться камни. А я всё стою прижатый металлом, который повсюду. Это тянется мучительно долго, хотя по сути ничего не происходит, и одного моего желания проснуться в эти моменты недостаточно. Спасение от кошмара наступает лишь когда меня кто-то будит.