Урбан (СИ)

- Обо всем подряд, - улыбнулся дед. - Что хихикаешь? Не веришь?

- Верю! - ответил я.

Потому что я сам регулярно мечтал обо всем подряд и понимал деда как никто другой.

Я развернулся и побежал обратно к бабушке с докладом о времяпрепровождении старика. Но, как только вбежал в комнату, отец моментально ввел меня в ступор вопросом:

- Слушай, а можешь познакомить меня с Максом?

Я знал, где сейчас находится Макс, хотя он просил никого не приводить в Штаб, так как объект очень засекреченный, и незваные гости могут ненароком оказаться шпионами из стана врага. Я колебался. Мне невероятно хотелось познакомить отца с Максом, и в то же время друг просил меня не приводить посторонних. Но ведь отец не посторонний, он-то уж точно не шпион, хотя, возможно, что это и не мой отец вовсе, а лазутчик, им переодетый, поэтому я задал, как мне показалось вопрос, на который шпион точно не знает ответ, а именно спросил имя мамы. Отец удивился, однако мгновенно ответил, и у меня не осталось больше сомнений в том, что передо мной находится родной человек, а не враг, поэтому мы отправились в Штаб.

По дороге в наше логово отец рассказывал мне про свое веселое детство и огромное число игр, в которые они тоже играли.

- А ты и в "заразу" играл? - спросил я папу.

- "Зараза"? Что это?

Я поведал отцу историю о том, как, сидя на бабушкином сарае, я люблю наблюдать за игрой соседских мальчишек и девчонок, и мне интересно, правильно ли я понял правила игры.

- Это не "зараза", - засмеялся, отец. - Название вполне себе подходящее, если бы не одно но. Если в жизни человек заражает другого человека, то сам не избавляется от болезни, поэтому мы называли эту игру "салочки" или просто "догонялки", а вот правила ты понял верно.

Догонялки, как по мне, так какое-то слишком простецкое название, а первое вообще непонятное. Салочки - русалочки. Они же не в воде играют?

Быстро добравшись до Штаба, я с невероятным разочарованием обнаружил, что Макса нет на месте.

- Обычно всегда здесь, - начал оправдываться я. - Очень странно.

Отец лишь молча пожал плечами.

- Вот его рация, смотри, - я взял с земли металлическую деталь непонятного происхождения и показал отцу.

- Ты не хочешь поехать домой? - предложил он мне в ответ.

Я задумался. Мне очень хотелось домой: я соскучился по маме, по своим игрушкам, которые забыл взять с собой в поездку - в то же время я весело проводил время, мне было интересно с Максом, я впервые встретил друга, который понимает меня. Поэтому я отказался.

- Всего на пару дней, - не унимался отец. - А потом вернешься обратно и продолжишь свои игры.

Такой вариант событий меня вполне устраивал и я, забрав с собой рацию, отправился домой.

Я быстро собрал немногочисленные вещи и, взяв одной рукой папу, другой помахав старикам, отправился на жёлтый автобус, который отвез меня домой, где ждала мама, и ненавязчивые вопросы о моих летних развлечениях в деревне. В этом году мне предстояло идти в школу, и в узком семейном кругу было принято решение, что неплохо было бы остаток лета посвятить подготовке к этому важному этапу жизни.

Мы ходили по школам, сдавали экзамены, покупали учебники, ещё проходили медкомиссию, в рядах которой мне более всего запомнился необычный доктор, ожидающий нас в кабинете с забавной табличкой "Психиатр", зайдя к которому, я обнаружил улыбающегося человека. На нём не было ни классического халата, ни маски для рта, ни смешного белого колпака. Передо мной сидел абсолютно обычный мужчина, однако я безошибочно мог забиться на любую сумму, что напротив меня самый настоящий врач. Как это происходит? Я не знаю.

- Здравствуйте, - сказал я, едва переступив порог. Мама учила меня быть вежливым.

- Здравствуй. Заходи.

Доктор говорил очень обрывисто, при этом дружелюбно, не убирая с лица улыбку.

Мама погладила меня по голове и сказала, что должна ненадолго отлучиться. Я кивнул в знак согласия. Сейчас я уверен, что это была какая-то договоренность между ними, чтобы врач побыл со мной наедине.

- Меня зовут Герман Викторович, - представился мне врач. - Хотя ты можешь называть меня просто - доктор. Я хочу задать тебе несколько вопросов, если ты, конечно, не против?

Я отрицательно покачал головой. Хотя отрицательное качание головой обычно означает несогласие. В этот раз это почему-то значило, что я согласен. Хм.

- Моё имя ты уже знаешь, а как ты хочешь, чтобы я называл тебя? - продолжил доктор.

- Урбан! - выкрикнул я.

- Урбан? Почему именно так?

- Мой лучший друг меня так называет!

- Макс?

Я удивился и восторженно закивал головой. Интересно, откуда он знает про Макса? Он что, тоже с ним знаком?

Доктор, записав что-то в своей зеленой тетради, продолжил:

- Хорошо, Урбан. Ответь мне тогда на такой вопрос, вот эта женщина, которая тебя привела, кто это?

- Это моя мама! - радостно крикнул я, потому что знал ответ на вопрос.

- А ещё кто-то есть в вашей семье?

- Ещё есть папа! - я всё больше радовался своим ответам.

Врач продолжал что-то очень быстро записывать, при этом не убирая с лица улыбку и оставаясь чересчур дружелюбным.

- Скажи, пожалуйста, вот у вас в семье есть мама и папа. А ты для них кто?

- Я их сын! - я был готов взорваться от упоения собой. Я ответил уже на третий вопрос доктора!

- Урбан, я вот здесь сижу за столом и постоянно что-то записываю, давно уже не выходил на улицу. Можешь ли ты мне помочь?

Я опять одобрительно закивал.

- Скажи мне, пожалуйста, какое там время года за окном?

- Лето!!! - теперь не скрывая эмоций, взвизгнул я. Да, я чертов гений! Я знаю ответы на все вопросы!

Врач опять что-то записал.

- Ты ещё не устал? Можно ещё вопрос? - мило улыбался Герман Викторович.

- Да!

- Что ты любишь больше всего?

Я задумался. Таких вещей было полным полно. Я любил маму, папу, бабушку, дедушку, моего друга Макса, я любил конфеты, я любил играть; любил, когда солнышко греет, любил ходить с папой поплавать или кататься с ним на велосипеде, любил смотреть на облака и искать в них животных, любил Тома Сойера; любил, когда дождь идет, а я под ним прыгаю, чтобы поскорее вырасти, любил смотреть с дедом на ночное небо, любил сидеть с закрытыми глазами; любил свою новую рубашечку, любил бабушкиных соседок, особенно ту, которая подарила мне книгу, она очень по-доброму со мной разговаривает, любил гладить котов и собак... я мог перечислять в своей голове это бесконечно.

- Так что, Урбан? Или ты не хочешь мне это рассказывать?

Я смущённо покачал головой в разные стороны. И мне почему-то стало стыдно. Врач это заметил, и, что-то записав, решил меня подбодрить:

- Всё в порядке. Я тоже не люблю говорить о таких вещах, но, может быть, ты мне скажешь тогда, что тебе не нравится?

- Киви! - быстро ответил я.

- Киви? Что это?

- Это монстр.

- Монстр? Ты говоришь про птичку или про фрукт?

- Я говорю про монстра.

Я и сейчас их терпеть не могу. Кто их придумал? Уверен, что этому фрукту точно не нашлось бы места в райском саду. Я так ни разу и не осмелился его попробовать, хотя знаю наверняка, что он такой же отвратительный на вкус, как и по внешнему виду. Волосатое чудовище, внутри которого мерзкая зеленая составляющая, и черная оболочка семечек, которая образует глаз, смотрящий прямиком на меня.

Этот день я не забуду никогда. Я вышел встречать родителей, которые вернулись с работы пораньше, и мама, стоя в коридоре, достала из сумки и протянула мне "это". Я закричал и пустился со всех ног подальше от злосчастного фрукта. В моём богатом воображении он рисовался мне коричневым мохнатым монстром, его противные мелкие волосики шевелились, и я прямо чувствовал, как они, касаясь меня, превращались в острые иглы, впивающиеся в мою детскую кожу. Фрукт ждал, когда я, потеряв бдительность, решу взять его и в тотчас атаковал бы меня. Родители лишь посмеялись над моей необычной реакцией, и от этого становилось обидно. Чуть позже мама позвала меня на ужин, и я, усевшись за стол, стал уплетать за обе щеки то, что она приготовила, чтобы поскорее расправиться с едой и получить долгожданный десерт, о котором я грезил прошедший день. Осилив, наконец, многострадальный ужин, я показал маме пустую тарелку, и она достала из шкафа блюдце, на котором виднелись, конфеты, печенье и...О, Боже!... порезанные тонкими пластинками киви! Я сразу узнал их по кожуре. Этот фрукт настолько богомерзкий, что даже внутри него нет ничего святого. Кислотно-зеленая и блестящая от влаги мякоть, по одному только виду которой, можно понять, что к ней не стоит прикасаться. А ещё белая сердцевина, окруженная черными семенами, образующими вместе нечеловеческие зенки, коих на тарелке лежало порезанными бесчисленное множество. И все они сверлят меня насквозь, до дрожи внутри, до нестерпимого желания убежать от их взора. Мама же говорила мне: