Игрушка (СИ)

Вот я и додумался до того, что смысл жизни всякого человека в сохранении других жизней. И я понял, что всякий человек, дойдя до состояния понимания, что через его деятельность сохраняется (продляется) жизнь всего рода человеческого - вот тогда вершина будет достигнута этим человеком, тогда он становится единым со всем человечеством. Я же, пока, только ищу ответа на вопрос: как сохранить и улучшить жизнь только моих соотечественников. Но и этого сознания мне хватает, чтобы продолжать жить, как хватает любой нормальной женщине сознания того, что она живёт для своих детей.

И ещё я понял, что Лев Николаевич Толстой призывал исполнять смысл жизни самый великий - служить всему человечеству тем, что призывал не отвечать на зло злом, не сопротивляться злу и этим и служить людям: как каждому, так и всем. Но тут что-то не то. Я ещё не понял что, но что-то не сходится. Как же не отвечать злом на зло, если кто-то хочет тебя убить. Я на него не нападал, а он всё равно: пытается прикончить меня. И если я не буду сопротивляться, то у него его попытка увенчается успехом быстро. Приняв толстовство, то есть "непротивление" в чистом виде, человек полностью разоружает себя и этим облегчает задачу злым силам. 322Вот коммунары приняли толстовство, а их возьмут да и перебьют новые власти прямо всех - выведут и к стенке поставят. Я видел, как это делают воюющие стороны - и красные, и белые. В этой стране открыто неподчиняющихся властям сразу убивают. Носителей идеи Толстого всех перебьют, а кто тогда сообщит о них потомкам? Вот на эти вопросы я и буду искать ответы, а теоретически я идеи Льва Николаевича принимаю полностью. Жить среди таких людей, как толстовцы, - одно удовольствие, на себе испытал.

И ещё есть важнейший момент в толстовстве - каждый человек должен быть созидателем. Без этого человеку смысл жизни не обрести. Только созидатель становится делателем этой самой жизни. Делай жизнь, служи человечеству и некогда будет рефлексировать по поводу непонимания смысла жизни. Так все трудовые люди и жили, и живут. Вот если эти трудовые люди ещё научатся понимать - почему они так живут, вот тогда они окажутся в состоянии передавать свою науку жизни потомкам. Вот тогда и гадить друг другу будут сначала меньше и меньше, а придёт время и вовсе перестанут. Но только через одно "непротивление" к такому не прийти", - Чарнота умолк. В комнате воцарилась тишина и только настенные часы нарушали её своими монотонными неумолимыми постукиваниями.

----------------------------

Вернувшись от Людмилы в коммуну, Чарнота включился в работу и как-то, после очередного трудового дня, написал письмо Петру.

323 "Дорогой Пётр,

насущные дела в коммуне "Жизнь и Труд", где я в настоящее время тружусь, не позволяют мне покидать её надолго (больше, чем на сутки), а потому и приехать к тебе пока я никак не могу. Хочу пригласить тебя к нам - три дня ты можешь у нас прожить, как любой человек, желающий ознакомиться с нашими порядками - кров и пища гарантируются. Приезжай, вот уж тогда и поговорим".

Написав письмо, Чарнота подумал и подписался: "Твой генерал".

Но Пётр приехать не смог, о чём и сообщил в письме, которое Григорий Лукьянович получил через месяц.

Встретились они в Ленинграде через год, куда приехал сам Чарнота к тому времени закончивший свою трудовую деятельность совместно с толстовцами.

В 1928 году давление местной администрации на толстовцев усилилось так, что коммунары решили переселиться вглубь России - за Урал, в Сибирь. К тому времени Чарнота успел прочесть все, оказавшиеся доступными ему, материалы, как самого Льва Николаевича - автора, так и о нём.

Григорий Лукьянович собирался выступить со своими выводами и соображениями сразу перед всеми коммунарами - на общем собрании, но Агафонов его отговорил:

"Евстратий Никифорович, интеллектуальный уровень основной массы наших товарищей очень низок. Они прекрасные люди, отличные работники, 324но к восприятию сложных логических выводов не готовы. Вы сначала мне прочтите свой доклад, а уж затем и решим вместе: стоит вам выступать перед всеми или нет", - убеждал Агафонов Чарноту и убедил - тот согласился.

Зима 1927-28 годов наступила как-то неожиданно рано. Уже в середине октября выпал снег и так до конца марта и не сошёл. Объём работ снизился: птичник, скотник, строительство, ремонт инвентаря, ремёсла. Был среди коммунаров замечательный умелец плести корзины, короба, лукошки.

По вечерам коммунары собирались в своём общем доме; пели песни, вели беседы.

Маурин как-то подошёл к Агафонову и поинтересовался - почему это тот со своим соседом по дому - Тёмкиным так редко присоединяются к общей компании, а очень часто уединяются у себя. Агафонов, ничего не скрывая, рассказал, что слушает Тёмкина, его трактовку толстовства.

"Очень интересно! Приходи".

Маурин принял предложение и вот, как-то они собрались втроём в комнате Агафонова. Был ранний вечер. За окном шёл дождь со снегом, а в доме - тепло, уютно в печи потрескивали дрова. На столе стоял самовар, лежали россыпью бублики, сахар кусковой и три чашки на блюдцах, с чайными ложечками в них, стояли по углам. Недавно Агафонов по случаю приобрёл не дорогой, но очень приличный чайный сервиз на шесть персон.

Двое слушали, а Чарнота докладывал:

325 "Прежде всего, я бы хотел отметить главное для меня у Льва Николаевича, - это то, что он поставил всем думающим своим соотечественникам и современникам своим и нам, можно сказать, его потомкам, идейным потомкам; поставил задачу - создать для россиян учение о жизни или философскую систему, так выстроенную и так изложенную, чтобы каждый, познакомившийся с ней, сделал бы её своим мировоззрением. Или лучше так сказать: на основе этого учения о жизни каждый россиянин формировал бы своё мировоззрение, - Чарнота встал с табуретки и зашагал по комнате. - Как это верно! У китайцев есть Конфуций, а у нас кто?"

"А у нас - Толстой", - вставил реплику Агафонов.

"Мало нам Толстого, дорогой Клим Владимирович, мало, - ответил на реплику Чарнота, - Да и сам Лев Николаевич это понимал. Этическая часть его учения меня покорила. Так жить, как хотел жить Лев Николаевич, это жить и радоваться. Но толстовский способ выхода на такую жизнь не реализуем. Это моё глубокое убеждение. Через абсолютное непротивление к такой жизни не выйдешь - раздавят тёмные силы. Да и противоречий много у Льва Николаевича".

"Противоречий, говорите, - не выдержал Маурин, - так извольте пример привести хоть одного".

"Хотите пример? Пожалуйста! - не задумываясь парировал Чарнота. - Толстой говорит, что увидел указание на "непротивление" у Христа. Мол, Христос его нам заповедал. Так?" - спросил Чарнота, глядя на Маурина. Тот молчал.

"Так, я вас спрашиваю, Борис Васильевич?"

326 Маурин неуверенно кивнул головой в знак согласия. Чарнота, заметив его неуверенность, ещё больше загорелся азартом:

"Ну, как же! Толстой же для этого и своё Евангелие написал, чтобы доказать это. Помните, какой акцент он ставил, описывая эпизод ареста Христа в саду. Как тот остановил своих сподвижников, желавших с оружием в руках встать на его защиту. Отсюда и "непротивление" выводится. Так почему же Толстой нигде не заявлял о том, что Христос ошибся и неправильно истолковал волю Отца, когда применил насилие к менялам и торгашам и выгнал их из храма? А этот факт приводится во всех Евангелиях без исключения. И этот факт нельзя было Толстому оставить без комментариев, выстраивая свою идею "непротивления" на основе поведения главного бога христианства - Иисуса Христа".

Чарнота замолчал. Молчали и оба слушателя.

"И я насчитал у Толстого семнадцать противоречий. А первый признак истинности любого учения - отсутствие в нём противоречий, - заключил Чарнота. - Давайте-ка чайку попьём", - предложил он и, чтобы разрядить некоторое напряжение, возникшее у собеседников, стал разливать чай по чашкам. Отпив глоток чаю и этим глотком растворив положенный до этого в рот маленький кусок сахару, Чарнота продолжил: