Игрушка (СИ)

287 "Оселок у тебя есть?" - спросил Чарноту мужик, видимо негласный бригадир. Он всю дорогу шёл рядом с телегой и о чём-то оживлённо спорил с Иваном Гавриловичем. И Чарнота правильно угадал в нём здесь старшего - старшего по косьбе.

"Нет", - неуверенно ответил Григорий Лукъянович. Слово "оселок" он когда-то слышал, но сейчас никак не мог вспомнить его значения.

Мужик, видимо, догадался, что его не понимают и пояснил:

"Ну, такой камень - косу подправлять".

"Нет, нету у меня оселка", - уже уверенно повторил Чарнота.

"Ну, ничего, будешь у меня брать. Пошли со мной".

Коммунары разошлись кто куда - каждый знал своё место. А Чарнота со своим напарником отошли метров десять от телеги и тот сказал:

"Вот тут и косить будем. Вот эту поляну обкосим - потом на другую перейдём".

С этими словами он взмахнул косой и пошёл, укладывая слева от себя валок свежескошенной травы.

"Трава ложится как подкошенная", - усмехнулся сам себе Чарнота. Сделав несколько удачных взмахов косой, он остановился потому, что острый конец её неожиданно почему-то воткнулся в землю и Григорий Лукьянович не сразу смог её вытащить. Наконец, справившись, он очистил от земли лезвие косы и продолжил работу. Однако, через некоторое время, история повторилась - коса вновь вонзилась в землю.

"На пятку нажимай!" - услышал он голос коммунара, который уже 288успел обойти круг и оказался позади Чарноты. Тот кивнул, хотя и не понял на какую "пятку" ему следует нажимать. После нескольких взмахов коса Чарноты вновь, непостижимым для него образом, вонзилась в землю. Напарник подошёл к Григорию Лукьяновичу, доброжелательно протянул ему руку и сказал:

"Меня Григорием зовут".

"О, тёзка, - подумал Чарнота, но вслух, пожав протянутую руку, представился, - Евстратий. Будем знакомы".

Григорий взял косу у Чарноты, воткнул конец длинной рукоятки, на которую было насажено лезвие, в землю, а верхнюю часть рукоятки - ближе к лезвию, зажал подмышкой. Обтерев лезвие пучком свежескошенной травы, он достал оселок и быстро, с характерным прерывающимся металлическим звоном, подточил-подправил его. Чарноте понравилось - как ловко мужик управляется с этим орудием труда. А тот, заткнув оселок за пояс и, взяв свою косу, пошёл размашистым шагом, одновременно скашивая траву ряд за рядом.

"Вот видишь, - говорил он, не останавливая работы, - я стараюсь, чтобы нос немного вверх смотрел. Для этого я на пятку нажимаю".

Только теперь Чарнота понял, что "пяткой" Григорий называет то место косы, где лезвие крепится к рукоятке. После такого предметного объяснения у Чарноты дело пошло значительно лучше и коса втыкалась в землю гораздо реже. А когда ему удалось пройти без ошибок целый круг по поляне и остановиться не для того, чтобы вытянуть лезвие косы из земли, 289а просто - для того, что пора было её подточить, Григорий Лукьянович испытал радость.

К обеду поляна была обкошена полностью. Солнце пекло нещадно и рубаха у Чарнота взмокла от пота. Он зашёл в тень деревьев, снял рубаху и только после этого ощутил прелесть летнего дня в лесах средней полосы России. Стрёкот кузнечиков, упругое жужжание шмелей, разноголосое пенье-чириканье птиц - все эти звуки свидетельствовали о полноте жизни природы. Зной был, но это был не тот - всё сжигающий зной юга России; это был живительный зной.

"Евстратий, купаться пойдёшь!?" - крикнул Григорий и, не дожидаясь ответа, направился к телеге.

"Купаться? - подумал Чарнота. - А ктож после такой работы, да в такой день откажется от купанья".

Пока купались, мокрая рубаха Чарноты высохла и её - горячую было приятно надевать на охлаждённое тело. Ещё приятней было выпить сразу большую кружку прохладной простокваши и закусить её свежими огурцами, хлебом и яйцами.

После обеда, развалившись в тени на скошенной траве и рассматривая фигуры белых облаков, проплывающих высоко в голубом небе, Чарнота подумал:

"Вот это и есть, наверное, счастье".

Он вспомнил детство, учебник по математике, который принёс отец и который был написан так, что маленький Гриша читал его словно 290интересную сказку с хорошим концом. После этого учебника и родители, и учитель гимназии, в третьем классе которой учился тогда Гриша, так и думали, что быть ему математиком. Не случилось.

И вот теперь, лёжа на душистой траве, и всматриваясь в необъятную небесную даль, к Григорию Лукьяновичу вернулась математическая мысль:

"Счастье - это алгебраическая сумма положительных и отрицательных эмоций со знаком плюс, - сделал он заключение. - Нужно бы записать, да не на чем", - успел подумать он перед тем, как задремать. Его разбудила назойливая муха. Он поднял голову и огляделся: ничего не изменилось - вся команда рассредоточилась кто-где и наслаждается праведным отдыхом людей успешно делающих своё дело - было ясно, что проспал он совсем не долго.

Послеобеденная работа спорилась. Чарнота с напарником обкосил ещё одну поляну. А тем временем был нагружен воз сена, да такой, что Иван Гаврилович не смог забраться наверх и управлял жеребцом шагая рядом с телегой.

Солнце уже скрылось, когда бригада косарей вошла на территорию коммуны.

После купания в пруду молодой картофель со сливочным маслом и с зелёным луком в сметане показались царским блюдом. Допивая свой чай, Чарнота отметил для себя, что и усталости-то особой он не ощущает.

"Умеренный труд на свежем воздухе не отбирает, а прибавляет сил" - сделал он вывод. Ему припомнилось как он уставал, когда работал в одном 291парижском доме где ломал-разбирал кирпичную стену.

После ужина Григорий Лукьянович подошёл к Агафонову и спросил:

"Клим Владимирович, я бы хотел приобрести керосиновую лампу, а то вечером читать невозможно".

"Лампу? - переспросил Агафонов. - А зачем вам лампа? Переселяйтесь-ка вы в мой дом. Там у меня, рядом с моей, пустует комната, переселяйтесь. Светом я вас там обеспечу".

_________________

Прошёл месяц, после переселения к Агафонову. Жизнь в толстовской коммуне у Чарноты потекла размеренно, обстоятельно, чётко: работа, чтение Толстого и обсуждение прочитанного с Агафоновым. Клим Владимирович оказался рационально мыслящим, тактичным и вдумчивым полемистом. Спороить с ним было приятно и интересно. Он умел признавать свою неправоту и, в то же время, упорно и искусно защищал свою точку зрения, если в её правильности был уверен. Через месяц эти два человека окончательно и независимо друг от друга поняли, что по жизни им лучше идти вместе.

Последний разговор, после которого каждому из них стало ясно: шагая по жизни вместе, они достигнут значительно большего, чем порознь, - состоялся в дороге. Чарноте поручили отвезти молоко в больницу, с которой у коммунаров был заключён договор на его поставку, а Агафонов поехал с ним в город, так как ему, исполняющему ещё и обязанности бухгалтера коммуны, потребовалось непосредственное присутствие в 292банке, который обслуживал их расчётный счёт.

Выехали из коммуны по крестьянским меркам поздно - в 8 часов, так как банк начинал свою работу с 10.

Встав, как обычно рано, и позавтракав со всеми коммунарами (они все в этот день направлялись на уборку пшеницы), Чарнота успел ещё часа два поизучать сочинения Льва Николаевича. На этот раз объектом его изучения стала работа "Церковь и государство", напечатанная литографским способом. Чарнота внимательно прочёл эту, относительно не большую по объёму работу Льва Николаевича. Размышления захлестнули его сразу:

"Прав Лев Николаевич - наша Православная церковь превратилась в сборище жуликов и насильников. Чтобы ни говорили её служители в золотых рясах, - не мог нищий Христос, идя на смерть желать, чтобы его именем прикрывались эти присытившиеся люди. Это факт! И то, что наша Церковь была связана (повязана) с государством, то есть с аппаратом насилия, а этого быть не должно было по заветам Иисуса, - тоже факт! Насилием хотели укрепить своё царство, но нашлись люди, которые подняли другую силу - из глубин народных и уничтожили этих властителей и их пособников. И что получилось: одни насильники сменились другими, а смирения, нестяжания, чистоты духовной (да и телесной), миролюбия как не было, так и нет. Толстой пишет: "...вера есть смысл жизни, отношение с Богом, устанавливаемое каждым человеком".