Велики амбиции, да мала амуниция

– Вы что же, Николай Степанович, хотите, чтобы мы взяли с собой Рахманова? Нет, увольте! Этот сукин сын ещё сбежит опять… Мне тогда только пулю в лоб пустить останется!

– Хорошо, ограничимся Калачом, Фомкой, Бланком и квартирной хозяйкой… Четырёх человек нам вполне хватит. Займись этим, Василь Васильич! Времени осталось в обрез. Послезавтра всё должно быть готово!

– Эких вы от меня акробаций-то требуете! – покачал головой Романенко. – Однако, чем чёрт не шутит… Цоп-топ по болоту, шёл поп на охоту… Добро, Николай Степанович, устроим охоту! Расставим людей на Воробьёвых, в Зоологическом, на Девичьем поле, на всех самых людных площадях… Я думаю, что приказчики из контор Бланка и его тестя тоже видели Григорьева. Можно привлечь и их?

– Непременно привлеки! – согласился Немировский.

– Николай Степанович, а что если он ряженым заделается?

– Не заделается. Этот фрукт любит своим поличьем блистать и прятать его под маской не станет. Красоту свою показывать будет.

– В таком случае я немедля возьмусь за дело, – решил Василь Васильич. – У меня после поимки Рахманова точно второе дыхание открылось… Чувствую, повезёт нам!

– Дай Бог, – улыбнулся Немировский.

Оставив Романенко готовить облаву, Николай Степанович поехал домой.

– Как Пётр Андреевич? – спросил он у вышедшей встречать его Кумариной.

– Лучше, – ответила Анна Степановна. – И что же у вас за работа такая! На дворе Святки. Все люди радуются, празднуют, а вы всё воров да убийц ловите: дома вас никого не застать…

– Аня, если бы мы их не ловили, то люди бы не могли так беззаботно радоваться и праздновать! – резонно заметил Немировский.

– Какое счастье, что ты хотя бы не занимаешься задержанием опасных преступников, – вздохнула Кумарина. – Ведь, вот, допустим, Василь Васильич ежечасно рискует собой… У меня сердце не на месте! И Петра Андреевича чуть не убили… Ты, должно быть, замёрз? На улице такой холод… Я пойду согрею тебе ужин…

– А где Соня?

– У её внука сегодня именины. Я её отпустила на вечер. Завтра вернётся. Переодевайся, КОлинька. Через десять минут всё будет готово, – Анна Степановна поцеловала брата в щёку и скрылась на кухне.

После посещения Мандрыги Кумарина чувствовала себя на удивление хорошо. С той поры её ещё ни разу не мучили приступы радикулита, и она вновь казалась себе молодой и лёгкой. Когда Анна Степановна узнала о ранении Вигеля, то настояла, чтобы Петра Андреевича перевезли на время в их с братом квартиру, чтобы она могла самолично следить за его здоровьем, и теперь почти не отходила от больного.

Сменив сюртук на халат, Немировский прошёл в комнату, отведённую Вигелю. Увидев его, Пётр Андреевич, лежавший в постели, приподнялся, но Николай Степанович знаком остановил его:

– Лежите, лежите. Вы не на службе. Как ваше самочувствие?

– Хорошо, – ответил Вигель. – В ближайшие же дни я перееду к себе. Я чувствую себя ужасно неловко оттого, что вы и особенно Анна Степановна так обо мне заботитесь. Ведь моя рана – сущий пустяк. Я бы прекрасно отлежался у себя… А Анна Степановна ходит за мной, как за умирающим…

Немировский улыбнулся:

– Ваши слова походят на неблагодарность…

– Что вы! Я благодарен вам и Анне Степановне по гроб жизни. Родной отец не стал бы обо мне так заботиться… Но мне, в самом деле, ужасно неловко…

– Ваша рана – не такой уж пустяк. Попади пуля чуть ниже, и мы бы с вами не разговаривали теперь. Да и теперь без должного ухода может начаться воспаление… Так что лежите, голубчик Пётр Андреевич.

– Но Анна Степановна…

– Пётр Андреевич, моя сестра – человек очень одинокий. Вас она полюбила, как сына. Не отказывайтесь от её заботы. Она ведь делает это от души. Вы её обидите, если так настоятельно будете стремиться уехать к себе.

– Но я не хотел бы стеснять вас…

– Не говорите глупостей. Вы никого здесь не стесняете. Кстати, мы с Василь Васильичем придумали способ изловить «белый бурнус», – сказал Немировский и поведал Вигелю всё узнанное и решённое за минувший день.

Пётр Андреевич вздохнул:

– Ну, вот, вы будете ловить убийцу, а я должен лежать здесь, хотя почти здоров…

– Полно вам огорчаться! – Николай Степанович похлопал Вигеля по руке. – На ваш век хватит и убийц, и воров… Успеет ещё надоесть! Благодаря вам, вот, Рахманова поймали…

– Да причём здесь я!

– Не преуменьшайте своей заслуги, Пётр Андреевич. Ваша лепта в это део весьма значительна. Вы же узнали его. Кстати, Василь Васильич шлёт вам поклон. На днях и сам заедет.

– Спасибо. Дай Бог, чтобы ему удалось теперь задержать убийцу Лавровича… Это самое главное!

– Самое главное, вы поправляйтесь! – ответил Немировский, щуря лучистые глаза.

***

– Эх, расступись, честной народ – задавлю! – и скорые железные сани слетали с деревянных к празднику установленных гор под крики и смех катающихся и гики катальщиков. Иногда сани переворачивались, и разряженные в пух и прах люди сваливались в сугробы, что только добавляло им веселья. Они швыряли друг в друга снегом, лепили снежки, играли в салки и горелки. Старики смотрели на молодёжь и вспоминали себя в юные годы, а молодёжь не задумывалась в эти часы о старости, о будущем, а, если и задумывалась, то рисовалось оно в исключительно радужных тонах… Да и что могло быть дурного в этом загадочном будущем? Русское государство богатело год от года, развивалась промышленность и искусство, укреплялось Право, расширялись свободы, продвигались вперёд науки… Жизнь била ключом, и, казалось, ничто не могло ключ этот заглушить…

Во всей недолгой ещё жизни Анатоля Григорьева не было более счастливого дня. Он шёл по запруженным веселящимся народом улицам, изящный, холёный красавец, одетый в дорогую шубу, обнимая молодую красивую девушку из знатного рода… Он чувствовал себя сильным, богатым, красивым. Он смотрел на окружающий мир гордо, свысока, придавая своему лицу вид важности и превосходства.

Как всё-таки переменчива жизнь! Ещё несколько месяцев назад Анатоль был беден, жил в долг. Его друзья, такие же бедные студенты, как он сам, которых он в душе презирал, экономили всякую копейку, вырученную за даваемые уроки, одевались бедно, жили по несколько человек в одной комнате, перебивались с хлеба на квас, ходили пешком и подчас не имели даже шуб, столь необходимых в лютые московские зимы… Но так могли жить они. Не Анатоль. Ничто так не оскорбляло его, как собственная нищета и худородность. Однако, именитых предков раздобыть уж никакими правдами-неправдами было невозможно, а потому единственной целью Анатоля стали деньги.

Он органически не мог выносить чужого превосходства, не мог допустить, чтобы кто-то думал, будто у него нет денег, будто он нищ. И поэтому влезал в долги. В долг Анатолю, как ни странно, давали легко. Давали богатые товарищи и стареющие дамы. Давали за лесть, за готовность услужить, за красоту… Анатоль не хуже «мудреца» Глумова понял, что красоте пропасть не дадут, и использовал её в полную силу. Особенно, когда дело касалось квартирной хозяйки. На квартире он жил в долг. Одевался у престижных портных и обедал в дорогих заведениях также в долг, а после особенно дорогих обедов не ел по нескольку дней.

Долги росли день ото дня, и Анатоль понимал, что однажды кредиторы всё-таки устанут откладывать срок расплаты за красивые глаза и льстивые речи, а расплатиться будет нечем. Анатолю явственно померещилась долговая яма. Позор, которого тщеславное нутро не вынесло бы. Он жил под Дамокловым мечом, всё больше погружаясь в трясину долгов…

Как раз тогда Анатоль встретил милейшую барышню, Зиночку Луцкую. Очаровательное создание, образованная и красивая, она сразу привлекла его внимание. Анатоль представил, как блистательно смотрелись бы они вместе на каком-нибудь балу… Все стали бы оборачиваться на них, все только на них и смотрели бы! Но ещё важнее красоты и ума была фамилия. Зиночка была из рода знатного, хотя почти пресекшегося и окончательно разорившегося. Их красота, её фамилия и его деньги открыли бы им все двери, все дороги! Но денег не было… А без денег старуха Луцкая никогда не отдала бы за Анатоля свою дочь. Нужно было убедить её, что деньги у него есть, пустить в глаза пыль…