Велики амбиции, да мала амуниция

– Нет-нет-нет, всё хорошо… Просто описание этого человека… Мне кажется, я его видел…

– Видели? – насторожился Николай Степанович. – Подумайте, Пётр Андреич. Это может быть очень важно!

– Я думаю, думаю… Высокий, худой, глаза… – Вигель закусил губу и покачнулся. На щеках его выступил лихорадочный румянец.

– Господи, да вас же лихорадит! – сплеснула руками Кумарина. – Я немедля же пошлю Соню за доктором…

–Что вы сказали? – резко обернулся к ней Пётр Андреевич.

– Я сказала, что пошлю Соню за доктором…

– Вспомнил! – воскликнул Вигель. – Доктор! Ну, конечно же, доктор! Он же ещё тогда мне слишком взволнованным показался…

– Пётр Андреич, голубчик, о каком докторе вы говорите? – спросил Немировский.

– Доктор, который осматривал тело Лавровича после убийства! Он живёт где-то неподалёку… Его фамилия Жуховцев!

– Вы уверены?

– Совершенно! У меня ведь на внешность память двойная: сыщицкая и художническая.

– Вам бы лечь, Пётр Андреич… – сказала Анна Степановна.

– Вам теперь, правда, лучше прилечь, – кивнул Немировский, поднимаясь из-за стола. – А я поеду к вашему доктору…

– Как же вы найдёте его? – спросил Вигель.

– Разбужу квартального надзирателя. Как его бишь? Кулебяка? Вот, его, родимого, разбужу, если он уж спит. А он мне и покажет дорогу.

– НикОлинька, друг сердечный, да ты в уме ли? Ночь на дворе. Утром поедешь! – попыталась Кумарина удержать брата.

Но Николай Степанович ласково пожал руку сестры и остался непреклонным:

– Нет, Аня, я должен ехать. Иначе всю ночь покоя мне не будет! Я себя знаю.

– Сумасшедший!

– А ты не жди меня! Ложись спать! Я, может быть, и вовсе сегодня не возвращусь: уж как дела пойдут. Спокойной ночи! – Немировский поцеловал Кумарину и скрылся в своём кабинете.

– Можно подумать, что я смогу спать, зная, что ты неизвестно где ловишь какого-то убийцу… Можно подумать, что для этого нет полицейских! – Анна Степановна развела руками и повернулась к Вигелю. – Вы это видели? С ума я сойду с вами, честное слово…

Квартальный надзиратель Кулебяка вопреки опасениям не спал, а ужинал в кругу своей большой семьи, насчитывающей двенадцать человек, и был «весьма фраппирован», когда в столь поздний час к нему явился собственной персоной следователь Немировский. Узнав суть дела, Иван Мефодьевич незамедлительно облачился в мундир и поехал вместе с Николаем Степановичем на квартиру доктора Жуховцева.

– Буде признаться, ваше превосходительство, мне весьма трудно поверить, чтобы такой человек, как доктор Жуховцев, совершил такое дело, – говорил дорогой Кулебяка.

– Вы хорошо знаете его?

– Я в своём квартале-с всех, буде, добре знаю, – ответил Иван Мефодьевич. – Я ведь тут уж десять лет надзираю-с…

– Что вы знаете о Жуховцеве?

– Иван Аркадьевич – очень хороший врач. Он и меня не раз лечил, и жену, и ребятишек наших. И берёт он по-божески, не перегибая-с. Правда, буде сказать, он хотя и русский, а на русского вовсе не похож.

– Отчего же?

– На немца скорее-с. Педантичен. Аккуратен. Расчётлив. В Бога не верует-с… Мы с ним раз даже на этом предмете едва не рассорились. «В храмах у вас, – говорит, – гигиены никакой нет. Всякий бродяга с гниющим ртом к святыне приложится, а после него другие. Вот, и распространяются всяческие болезни нам, врачам, на беду». Уж я на него, буде, осерчал! Ведь святое ж хулит, ваше превосходительство! «Религия, – говорит, – невежество есть и атавизм». И повторять-то противно, ей-Богу! Но, если того не считать, так человек положительный. Лишнего никогда не возьмёт-с. Бедных порой и вовсе даром лечил… Вот, буде странная вещь, в Бога не верил, а поступал по-божески… Но строг был, строг… Особенно всякого порока не любил. Не извинял. Он, буде, сам убеждённый трезвенник и аскет, так на других, кто возлияниям подвержен был, весьма дурно-с смотрел. У нас ещё другой доктор был. Гринёв. Симпатичный человек, но пьяница. Жуховцев с ним при встрече даже не здоровался. Тот в Бога веровал-с… Да, вот, беда приключилась: оперировал с похмелья, руки дрожали… И сами понимаете…

– Неужто насмерть зарезал?

– Точно так-с. С тех пор Жуховцев у нас один на весь квартал. Есть ещё фельдшер и акушерка. Но это не то. Иван Аркадьевич моралист ужасный, очень образован, философов разных читал-с… Как начнёт говорить, так Златоуст! Языком на гуслях играет! И не согласен с ним, а не поспоришь. Правда, говорил он редко. Буде молчалив и необщителен. Он, кажется, ни с кем и в друзьях-то не состоял. Жёсткий человек. Никогда ни шутки никакой не пустит, ни за столом не посидит. Мрачен, нелюдим…

– Что же, один он живёт? – спросил Немировский.

– Никак нет-с, ваше превосходительство. Жена имеется. Очень скромная женщина. И тоже крайне необщительная. Мужнина жена. Её я редко видел… Кстати, мы уж приехали. Вот, дом его. Он квартирует во втором этаже-с.

Николай Степанович поднял глаза. В одном из окон нужной квартиры слабо горел свет.

– Что ж, кажется, мы никого не разбудим, – заметил следователь, направляясь к дому.

Легко поднявшись по тёмной лестнице, Немировский знаком велел Кулебяке позвонить в квартиру. Дверь открыла женщина, лицо которой в темноте нельзя было разглядеть.

– Здравствуйте, Ирина Фёдоровна, – начал Кулебяка. – Прошу простить за столь поздний визит… Нам нужен Иван Аркадьевич.

– Что, кто-то захворал?

– Слава Богу, нет… Просто господину следователю нужно кое-что спросить у него по случаю недавнего убийства.

Женщина чуть вздрогнула и опёрлась рукой о дверной косяк.

– Увы, мужа нет дома… Его позвали к больной… – сказала она.

– В таком случае позвольте нам подождать его, – сказал Немировский.

– Подождать? Ах, да… Да… Проходите…

Ирина Фёдоровна провела гостей в тускло освящённую комнату, света в которой, однако, хватило Николаю Степановичу, чтобы, наконец, разглядеть хозяйку. Это была ещё довольно молодая женщина, с длинными русыми волосами, заплетёнными в косу, уложенную вокруг головы, как носят в Малороссии. На правой щеке её темнела крупная родинка. От внимательного взгляда следователя не укрылось и лиловое пятно, по-видимому, синяк, на шее Ирины Фёдоровны.

– Что у вас на шее? – тихо спросил Немировский.

Ирина Фёдоровна нервно обернула шею шалью:

– Ничего… Пустяки…

– Муж наказывает за измену?

– Как вы смеете, господин следователь!

– Вас видели в доме Олсуфьева, госпожа Жуховцева. У вас тогда улетела шляпка, помните? Швейцар и ещё одна дама хорошо вас запомнили… Вас и того, с кем вы были там.

Ирина Фёдоровна бессильно опустилась на кушетку и затравленно посмотрела на Николая Степановича:

– Значит, вы всё знаете?..

– Почти всё. Вы состояли в любовной связи с Лавровичем?

– Да…

– А ваш муж об этом узнал?

– Он выследил меня однажды… Он даже не говорил ничего… Просто бил… Спокойно и методично. У него есть такая тросточка с тяжёлым набалдашником. Ею и бил. Чтобы рук не марать. Он ведь врач… Все болевые точки знает. Знает, как ударить больнее, чтобы при этом не покалечить… Бить он умеет не хуже чем лечить! Это страшный человек… Страшный… – Ирина Фёдоровна заплакала. – Я думала, что он меня убьёт…

– Жаль, что не убил, – раздался резкий голос в дверях.

Немировский и Кулебяка обернулись. В комнату медленно вошёл долговязый человек с тяжёлым взглядом глубоко посаженных глаз, игравший тростью с круглым набалдашником. Ничто не выдавало в нём волнения. Доктор Жуховцев остановился посреди комнаты и усмехнулся:

– Что, арестовывать меня пришли?

– Боюсь, что так, – ответил Николай Степанович.

– Неосмотрительно, господин следователь. Я ведь ещё в прихожей ваши голоса заслышал. Мог и сбежать.

– Почему же не сбежали? Ниже своего достоинства почли? Такие, как вы, Иван Аркадьевич, не бегают.

– Психологией увлекаетесь, господин Немировский?

– Нет, просто очень давно работаю и знаю людей.

– Мне тоже казалось, что я многое знал… Казалось, что жену свою знал. А, вот, поди ж ты! То, что она вам тут сейчас рассказывала, сущая правда. Бил я её почти каждый день с той поры, как узнал. По четверти часа. Для понимания. Этой самой тростью. Избивать жён вусмерть, как многие ревнивцы делают, глупо. Какое же удовольствие от изуродованной и искалеченной побоями жены? А у Ирины Фёдоровны и лицо, и кости – всё целёхонько. Её счастье, что я врач, а не коновал…