Велики амбиции, да мала амуниция

– Давайте и мы прокатимся, – предложила Зина. – Я помню, в детстве очень любила кататься с гор. Нянька боялась, а потому катал меня один из наших людей, Никита. Ох, и весело же было! А няня сердилась…

Няню Анатоль невзлюбил с первого дня, инстинктивно чувствуя в ней недруга себе, недруга, в чём-то подозревающего и не доверяющего ему. «Старая полудурья…» – нередко шептал он ей вслед так, чтобы никто не слышал. Но теперь, кажется, и она смирилась с неизбежным – его браком с Зиной.

– Конечно, покатаемся, Зизи! – откликнулся Анатоль. – Для чего же мы здесь?

Они поднялись на гору и уселись в сани. Рослый, румяный катальщик улыбнулся:

– Ну, держитесь крепче!

Сани со свистом помчались вниз. Зина закричала от испуга и радости и прижалась к жениху. Когда сани остановились, Анатоль заплатил катальщику и помог Зине спуститься на землю.

– У меня даже голова закружилась… – призналась она.

– А ты держись за меня крепче, – ответил Анатоль.

В этот момент к ним подошли несколько человек, в одном из которых Анатоль узнал ростовщика Бланка, у которого бывал с Михаилом Осиповичем. Бланк кивнул на него и что-то шепнул высокому темноволосому господину. Тот быстрым шагом направился к Анатолю. Господин не успел ещё раскрыть рта, но Анатоль уже понял: это конец.

– Романенко, Василь Васильич. Сыскная полиция. Вы Анатолий Григорьев?

– Я… – беззвучно выдохнул Анатоль.

– Вам придётся пройти с нами. Вы арестованы.

– Что?! – вскрикнула Зина, вцепившись в руку Анатоля. – За что?! Он ни в чём не виноват!

– Сожалею, сударыня, но ничем не могу помочь. Господин Григорьев подозревается в тяжком преступлении. Простите!

– Это недоразумение… – вымолвил Анатоль, целуя Зину. – Не волнуйся… Ступай домой…

– Нет, я поеду с тобой!

– Пожалуйста, не надо! И помни: я люблю тебя… И всё, что я делал, было только ради тебя.

Зина осталась стоять, точно остолбенев, глядя вслед Анатолю, уводимому от неё несколькими полицейскими, переодетыми в штатское платье…

– Этого не может быть, этого не может быть… – повторяла она, и льющиеся из глаз слёзы застывали у неё на щеках, превращаясь на морозе в лёд. А кругом веселились беззаботные и счастливые люди, не могущие в этот момент представить ничего дурного, такие ж счастливые и беззаботные, какой была сама Зина ещё несколько минут назад…

– Барышня, купите тёщин язык! Тёща околела, язык продать велела!

Зина зажала уши и побежала прочь, не замечая ничего вокруг.

***

Николай Степанович Немировский, несмотря на долгие годы работы, до сих пор не утратил юношеского жара к ней. Точно также учащённо билось сердце пожилого следователя, когда удавалось ему напасть на след, когда чувствовал он, что один лишь шаг остался ему до цели, к которой шёл, петляя в лабиринте следствия.

Именно поэтому теперь, на ночь глядя, не в силах дождаться утра, Николай Степанович на лихаче помчался туда, где должен был находиться убийца…

Когда днём в его кабинете приглашаемые свидетели опознавали в Анатоле Григорьеве «Георгия», господина в белом бурнусе, квартиросъёмщика, «Пиковую даму», Немировский уже чувствовал, что перед ним сидит не убийца. Не мог этот жалкий, пустой франт хладнокровно застрелить человека. Приведённый для опознания Рахманов по-волчьи оскалился:

– Будь здоров, лакуза! Господин следователь, неужели вы думаете, что этот червяк убивец? Кишка у него тонка! Чтобы человека укокать, тоже духу хватить должно!

– Тебя не спрашивают! – прервал его Василь Васильич, раздражённо покручивая ус.

– Господин следователь, я требую адвоката! – выдохнул Григорьев.

– Вам предоставят его в ближайшее время. Однако, должен заметить, что отпираться вам будет бесполезно. У вас на квартире найдены несколько облигаций, принадлежавших покойному Лавровичу…

– Я его не убивал.

– Кто же убил?

– Не знаю… Но не я! – вскричал Григорьев, ломая руки. – Когда я пришёл к нему, он уже был мёртв! Понимаете?!

– Допустим. Но чем же вы можете доказать это? Ещё накануне вы утверждали, что вас вовсе не было в тот день на квартире Лавровича. Что вы были в гостях у товарищей… Теперь, когда ваши товарищи отказались подтвердить вашу ложь, вы сочли за благо признаться в ограблении. Как же мне вам верить?

– Но я говорю правду!

– Не единожды солгавшему кто поверит?

– Да, я солгал… Но это же можно понять… Я солгал со страху… – начал оправдываться Григорьев.

– Допустим, – миролюбиво кивнул Немировский. – А Евдокии Васильевне Луцкой и вашей невесте вы лгали тоже от страха?

– Что вы имеете ввиду?

– Ну, как же… Евдокия Васильевна доверяла вам, давала ценные вещи для заклада…

– И я закладывал их! У Лавровича. И приносил ей крупные суммы, на которые она и рассчитывать не могла! Она вам это подтвердит!

– Она уже подтвердила. Но господин Бланк, известный вам ювелир, подтвердил и другое: а именно, что вы за каждую их этих вещей выручали вдвое больше денег, чем отдавали их хозяйке. Куда же девались остальные?

Григорьев ничего не ответил.

– Молчите? Правильно делаете. Вы просто прикарманивали эти деньги самым беспардонным образом. И вы хотите, чтобы я верил человеку, лгавшему собственной невесте, ограбившему её и её мать, пользуясь их доверчивостью и непрактичностью? Согласитесь, было бы странно мне доверять вам в подобной ситуации.

– Я не убивал. И это моё последнее слово. Больше от меня вы ничего не услышите.

– Допустим, что не вы убили. Скажите, вы видели кого-либо в тот день рядом с домом Лавровича?

– Да… Я столкнулся там с чрезвычайно нервным человеком… Он чуть не сбил меня с ног…

– Как он выглядел?

– Высокий, худой… Глаза глубоко очень посаженные. Лицо от этого неприятное…

– Каков мерзавец! – произнёс Василь Васильич, когда подследственного увели. – Сколько денег он выудил у этой несчастной барыни, матери своей невесты… Уже за одно это следовало бы отправить его для поправки здоровья по Владимирке.

– Луцкая отказалась писать на него заявление. И свидетельствовать против него на суде тоже отказалась.

– Почему? Неужели жаль несостоявшегося зятя?

– Полагаю, дело не в нём. Она не хочет трепать своё имя, остатки фамильной чести. Гордая и благородная женщина.

– Я думаю, Николай Степанович, что подлец, способный так беззастенчиво обманывать и грабить, при случае может и убить. Тем более, положение его в тот момент было аховым. Его собственной жизни угрожал Рахманов.

– Всё возможно. Но меня смущает та хладнокровность и точность, с которой были произведены выстрелы. Последний, особенно. Убийца точно знал, куда стрелять. Он пришёл туда не грабить, но именно убивать. Вот, что меня смущает, – признался Немировский.

– Вы, по-моему, усложняете дело… – покачал головой Романенко.

– Всякое может быть… – задумчиво произнёс Николай Степанович. – Но не вяжется у меня образ этого типа с хладнокровным убийцей.

– Вы роман господина Достоевского читали? Где студент старушку топором «приласкал»? Тоже ничуть не походил на убийцу. Интеллигентный такой студентик…

– Вот, если бы Григорьев был «интеллигентным студентиком», у меня было бы меньше сомнений. Но мы имеем дело не с идейным убийством. А с вполне бытовым. И наш подозреваемый чужд всякой идейности. Он слишком примитивен и ничтожен…

– Так что же, вы думаете, убийца не он? – нахмурился Василь Васильич.

Немировский пожал плечами.

Вечером за чаем он рассказывал об итогах допроса Анне Степановне и Вигелю, впервые поднявшемуся с постели после ранения.

– Какие люди странные пошли… Заблуждённые они, замороченные… – качала головой Кумарина.

Пётр Андреевич слушал, как завороженный. Когда же Немировский упомянул человека, с которым Григорьев якобы столкнулся у дома ростовщика, он вздрогнул и потёр рукой лоб.

– Что с вами, счастье моё миндальное? Дурно вам? – забеспокоилась Анна Степановна.