На чужом поле (СИ)

Часть 2. Остожа.

Я открыл глаза и увидел потолок. Странный потолок: он плоский, но покрашен таким образом, что кажется сводчатым. На верхушке воображаемого свода - проем, в который видно голубое небо и ветви деревьев, причем иллюзия настолько сильна, что мне приходится долго вглядываться, чтобы понять, что это рисунок. Странно видеть такую технику живописи в... а, кстати, где я нахожусь? Хм, обстановка слегка напоминает больничную палату. Кроме той кровати в центре, на которой я лежу, в комнате вдоль стен еще две, обе гладко заправлены. На свободной стене - вроде как японская стенная ниша, ячейки заполнены статуэтками и каллиграфией. Так, другая стена, в ней - окно, огромное, арочное; рама, с большим искусством изображающая старинную ковку или литье, все те же растительные орнаменты. До него пять моих нетвёрдых шагов, плюс десять секунд головокружения (похоже, меня приложило всерьёз). За окном, собранным из множества листовидных стеклянных пластин - осенний лес, снаружи еле слышно долетает шелест листьев. Где же у нас сейчас такая осень? Чили или Новая Зеландия, больше негде. Как я сюда попал, где все наши? - ничего не помню! Часов на левой руке нет, но снаружи вечер, красные лучи заката озаряют лес, за деревьями встаёт луна. Между прочим, во время рейда на Тахити было почти новолуние. Неужели я провалялся без сознания две недели? Странно всё это... Несмотря на мирную, почти идиллическою картину за окном, я почувствовал растущее беспокойство. Что-то вокруг было не так.

Красный диск между тем показался над холмами, и тут я внезапно понял, что вижу не Луну! В закатное небо над тихим лесом восходило абсолютно чуждое небесное тело. Вместо знакомой с детства 'рожицы', на видимой поверхности его господствовал один гигантский кратер. От кратера по всему диску шли не то лучи, не то трещины, придавая светилу пугающее сходство с исполинским цветком. И еще кое-что я только сейчас сообразил. Лес - тихий, вокруг штиль, листья не шелохнутся. Что же тогда шелестит? Звук доносился сзади-сверху. Я обернулся: ну да, никаких сомнений, это шумят (и движутся, я видел!) нарисованные на потолке листья. Взгляд упал на стенную нишу, её освещали пологие лучи светила, шёлк каллиграфий светился жемчужно-белым. Всё, как и должно быть, только... только это - не японский язык! Это вообще неизвестная мне письменность вокруг филигранно прорисованных сосен и водопадов. Растерянно, я озирался вокруг. Может быть, это всё мне чудится: последствия контузии, глюки, бред? Только какой-то он, этот бред, детальный, взаправдашний. Поднял руку почесать затылок - и ощутил свою голову, бритую наголо, а на ней, что за чушь, какие-то стебли. Я схватил один, поднес к глазам - обыкновенный вьюнок. Попытался оторвать его, но мою голову пронзило болью, дошедшей чуть не до гортани, и я, дрожащими руками нащупывая все новые стебли, понял, что все они - растут - из моей головы!

Я опять открыл глаза. Потолок, обычный, белый, слегка неровный. Судорожно схватился за голову - и обнаружил свои волосы, той же длины и густоты, что и обычно. Ф-фух, привидится же такая гадость! Ну да, обычная палата: дверь, окно, умывальник, зеркало. В окно видны низкорослые кусты, за ними - пляж и море. Дверь не заперта, и это хорошо. В зеркале виднеюсь я сам, осунувшийся, похудевший и небритый, в одних трусах. Та-ак, а это что? Это, друг мой, шрамы, один через бровь, а другой на ключице. Раньше их не было. Сколько же я здесь пролежал? И если я был без сознания так долго, где, спрашивается, следы от капельницы? Все чудесатее и чудесатее... Ладно, пойдем осматриваться.

У двери - стандартная больничная тумбочка, а на ней, вот сюрприз - моя одежда, выстиранная, выглаженная и очень аккуратно зашитая в нескольких местах, примерно, где и я сам. Приоткрываю дверь, оглядываюсь. Через щель видна часть коридора, такие же белые двери, как и моя, и откуда-то издали слышатся очень знакомые голоса. Ну точно, вот Марко смеется. По-моему, пора нанести туда визит. Эх, жалко, что бритвы нет, пойду лохматым, да и вообще, мои доктора, несмотря на кажущуюся беспечность, ничего постороннего в моей палате не оставили, а отламывать ножку от табуретки я и сам не стал, это уж совсем перебор.

Коридор вывел меня в холл, продолжающийся в открытую веранду. Там за круглым плетеным ротанговым столом сидят мои гаврики и, судя по паре кувшинов на столе и на полу, очень даже неплохо сидят. Подхожу поближе к веранде - и меня тут же замечает глазастый Марко: "А вот и кэп очнулся!" Все тут же вскакивают, бегут ко мне, обнимаются, чуть не сбивая с ног - все, кроме Гургена, оставшегося за столом. Заметив мой вопрошающий взгляд, он показал вниз, на свои ноги и пожал плечами. Остальные рассаживаются, теснятся, освобождая мне место, Марко уже несет для меня плетеный стул, в свободный стакан льется вино из глиняного кувшина, и после традиционного: "Канпай!" - пьется легко, как воздух. Потягиваю вино, смеюсь над объяснениями Фельдмана, почему он теперь дважды еврей, и украдкой рассматриваю наших. Отрадно, что после всего происшедшего можем вот так посидеть за столом, все вместе - но все равно грустно видеть, как им всем досталось. Оззи носит черную повязку через левый глаз и отрастил рыжую щетину - ну вылитый пират. "Еще я хотел крюк себе приделать" - и мне показывается замотанная по локоть кисть в каких-то узорных лубках, - "но врач меня обломил, сказал, он лучше восстановит пальцы". У Фельдмана на лице два шрама, из тех, что украшают мужчин, и все руки - как мукой обсыпаны. Только Марко вышел из передряги без единой царапины. Он, кстати, единственный, кто не лежал без сознания и не потерял счет времени. Из его слов выходит, что мы здесь пятый день. Ничего не понимаю! Мой практический опыт вопиет, что на пятый день все полученные раны болят, а некоторые и гноятся, и получивший травму лежит смирно в койке и просит пить, а не хлещет вино в шумной компании. Гурген посмотрел на озадаченного меня и понимающе улыбнулся:

- Ты знаешь, это всех нас тоже удивляло, а врачи отшучиваются, говорят о какой-то новой технике. Молодежи этого объяснения хватило.

- Ты сам-то как?

- Не то, чтобы очень как, скорее, совсем никак - отвечает он по-польски забытой с детства цитатой - травма позвоночника, ниже пояса ничего не чувствую. Ты подожди, не беги, не надо пока снимать деньги на операцию, здешние доктора сказали, вылечат.

- А они вылечат?

- Тебя они достали чуть не с того света. Ребят вот починили. А для восстановления нервов у них, говорят, методика есть проверенная, какая-то конхиола.

Мой стакан, между тем, опять полон. Сижу, пью и размышляю о странностях жизни. Как-то оно все вокруг меня не стыкуется, словно какой-то шутник смешал две головоломки-паззла и дал мне собрать. Ну как, скажите, совместить пять дней - и зажившие у всех раны, беззаботного Оззи, потерявшего глаз и кисть, лубки эти дурацкие, чуть не из красного дерева, загадочную конхиолу... постой, постой, что-то у меня с этим связано - нет, никак не вспомнить!

- Кстати, народ, а где аборигены? Вы что, услали их всех за добавкой? - ой, а я уже пьян, все, завязываю.

- Не бойся, кэп, все здесь, просто они не показываются. Мы же вроде как задержаны. А так, они бдяяят! Ты, кстати, морды их увидишь - не пугайся, они спокойные. Один из "спокойных", как будто услышав, появился в дверях, из которых я только что вышел, едва умещаясь в проёме. Высокорослый, темнокожий, раскачанный так, что шея, начинаясь от обрубленных ушей, плавно переходила в плечи, он был одет в незнакомую мне тропическую форму. Лицо его было сплошь покрыто сложной абстрактной татуировкой, что, в сочетание с мощной челюстью и низкими бровями производило впечатление первобытное, жуткое. Здоровенное, черненой стали, мачете с крюком, висящее на поясе, довершало картину.

"Кшиштоф Ковальский!" - оглядев наше сборище и безошибочно остановившись на мне, произнес он басом, за который солист любой метал-группы, не задумываясь, отдал бы душу - 'Попрошу следовать за мной'. Сошёл с веранды, повернулся и пошел себе по дорожке в лес, предоставив мне возможность за ним следовать. Интересно, а если я убегу или просто отстану, он ведь на меня не смотрит? "Прошу не отставать, будьте благоразумны" - не оборачиваясь, произнес мой конвоир, слегка сдержав шаг и положив ладонь на рукоять мачете. Это подействовало, убегать на время расхотелось.