Велики амбиции, да мала амуниция

– Не мог. Но только это моя пуля убила его, а не твоя… Тебе не понять… И Рахманова я снова упустил. Грош мне цена… Оставь меня, брат, прошу тебя… – Василь Васильич безнадёжно махнул рукой и пошёл куда-то, мотая головой, точно не желая верить во что-то, с чем-то соглашаться.

Пётр Андреевич провёл рукой по волосам и вздохнул. Утром он казался себе самым несчастливым человеком. Ему не хотелось ни жить, ни работать – не хотелось ничего. Теперь, видя несчастье друга, он как-то разом оправился от своего горя, показавшимся ему ничтожным. Вигель посмотрел на лежащего в снегу мальчишку, затем – вслед Романенко, фигура которого словно надломилась, и понял, что начинается какая-то новая веха его жизни. Новая жизнь, и в ней он больше всего хочет отыскать бандита Рахманова, из-за которого произошла эта трагедия и засадить его за решётку. А лучше отыскать его, но так, чтобы арестовал мерзавца Василь Васильич, чтобы ему стало легче…

Не долго думая, Пётр Андреевич направился к всё ещё сидящему под охраной в санях Бубну:

– Где ещё бывает твой Рахманов-Кочегар?

– Я не знаю… – проскулил Бубен. – Ваше высокородие, смилуйтесь, отпустите меня…

– Отпущу. Но прежде ты расскажешь мне всё, что тебе известно о Рахманове и его компании, и не надейся, что меня разжалобят твои слёзы. Я теперь не в том настроении. Меня сейчас не разжалобят даже слёзы любимой женщины. Я сейчас убить способен. Поэтому говори, или я за себя не отвечаю.

– Они занимаются шулерством и ширмохой… Шулерничали они здесь и на Чижиковском подворье… А ширмачили много где… Но чаще – на Хитровке. У смотрящего там баба живёт вроде. Волчихой кличут. Они там подчас хаваются. А больше я ничего не знаю… Они ж меня за человека не держали… Так, за скомороха… Поверьте, я правду говорю!

– Верю. Кто таков мальчонка, что с Рахмановым был?

– Как зовут его, я не знаю… Юлой прозывали за шустрость. Он тоже по ширмохе… Инорядь Рахманов кошелёк стырит и Юле передаёт, а уж тот с ним бежать во все лопатки… Убегало. Рахманов его очень любил. Как сына родного. Баловал очень и привечал…

– А что за женщина у него? Рыжая?

– А… Маруха-то? Жидовка. Но кто такая и откуда, не знаю. Рахманов бережёт её. Очень ею дорожит. Любит. Юдифью зовут.

– Родные-близкие есть у неё?

– Не знаю, ваше высокородие! Вот, вам крест святой! Да нужна-то мне чужая маруха была – антиресоваться…

– Кто ещё работает с Рахмановым?

– Фомка и Калач. Фомку вы видели. Рослый такой. Щёлкнет пальцем – и нет человека. Затирщик. Он на ширмохе богатеев затирал и к Рахманову направлял. А Калач – смотрящий и есть. Он хоть одноглазый, да этим одним глазом видит пуще тех, что с двумя.

– Одноглазый?

– Да. Он при пожаре вроде каком-то пострадал шибко… Или обварился… Бог весть! У него полрожи обожжено. Сущий урод! Больше ничего не знаю! Отпустите же меня, ваше превосходительство! – взмолился Бубен, размазывая слёзы по избитому лицу.

– Пошёл вон, – махнул рукой Вигель.

Бубен выскочил из саней и бросился бежать.

– Вот, болван, – пробормотал подошедший пристав. – Думает, что убежит…

– А вы как думаете?

– От нас? От нас, может, и убежит. А от них – никогда. Думаю, что в ближайшие дни в этой же Волчьей долине мы обнаружим его с ножом в груди… А, может, и не обнаружим, ежели его в прорубь сбросят. Таких, как он, не прощают. И, в общем-то, они правы…

– Так, может, не стоило отпускать его?

– Это уж не наша забота. Его воля. Пущай себе его же друзья с ним разбираются. А нам своей головной боли хватает… Вас подвезти куда-нибудь, господин Вигель?

– На Тверскую, если не сложно, – кивнул Пётр Андреевич, садясь в сани.

– Извольте, – кивнул пристав. – Эх, Василь Васильича жаль! Убивается теперь из-за щенка этого, из которого наверняка вырос бы второй Рахманов… И надо же такому приключиться было! Ох-ох-ох, грехи наши тяжкие…

***

– Ну, что, друзья сердечные – тараканы запечные, наломали валежнику? – мрачно спросил Николай Степанович, глядя исподлобья на Романенко и Вигеля. – Нет, это уж ни в какие ворота не вмещается! Василь Васильич, я тебе не узнаю!

Романенко поднял голову и ответил глухо:

– Разве я знал…

– Я про другое говорю! Знать о том, что один из воров ещё почти ребёнок, ты не мог и упрекать теперь себя в том не должен. Но как ты мог перед подчинёнными так рассиропиться? Какой ты им пример подаёшь? – Немировский опустил руку па плечо Василь Васильичу. – Я очень хорошо понимаю твои чувства, но нельзя же их показывать людям! Ну, пришёл бы ко мне, к Петру Андреевичу после… А то бросил всё и ушёл! Куда ж годится?

– Виноват, Николай Степаныч…

– Ты мне вот что скажи: ты с начальством своим ещё поговорить не удосужился, я надеюсь?

– Никак нет. Не успел… Как раз собирался, так за мной Пётр Андреич приехал, сказал, что вы срочно велели быть у себя…

– Слава тебе Господи! Успел перехватить вас… А то бы вы и ещё одну глупость сделали!

– Николай Степанович, я принял решение уйти из полиции! И не разубеждайте меня!

Немировский отошёл немного и вдруг хватил кулаком по столу:

– Тряпка! Как же ты смеешь уходить сейчас?! Сейчас?! Ты допустил ошибку, а кто-то другой теперь исправлять её должен?! Кто-то другой теперь должен искать этого негодяя Рахманова, которого ты клялся изловить?! Весьма благородно-с! Всякой похвалы достойное решение! И чёрт с ним, сколько он твоих же друзей убил и ранил! Ничего! Другие изловят! Да как же ты с этим жить сможешь?! Ты ведь не простишь себе этого никогда! Слабости минутной не простишь! Измучаешь себя!

Романенко только досадливо рванул себя за чуб и ничего не ответил.

Николай Степанович опустился за стол и сказал уже тише:

– Вот что, Василь Васильич. Если не хочешь себе жизнь исковеркать и потом себя презирать, то никогда не действуй сгоряча. Продолжай работать по Рахманову. Изловишь его, а потом уж решай: уходить тебе или нет. Послушайся, пожалуйста, доброго совета. И не казни себя…

– Где я его изловлю-то теперь?.. Чёрт знает, куда эта мразь подевалась…

– А ты Петра Андреича спроси. Он, пока ты своим душевным терзаниям предавался, допросил вашего Бубна и узнал от него кое-что. Пётр Андреевич, расскажите Василь Васильичу, что узнали.

Вигель откашлялся и изложил коротко:

– Рахманов имеет ещё два лежбища. На Чижиковском подворье и возле Хитровки, где живёт любовница его подельника Калача, весьма приметного персонажа, кстати. У него пол-лица обварено и глаза нет.

– Ну, на Чижиковское они вряд ли сунутся… Я уж там бывал и людей своих оставил… А в районе Хитровки пошерстить можно… Там и ночлежка есть неподалёку… – задумчиво сказал Романенко.

– Вот, и займись этим, – улыбнулся Немировский.

Дверь приоткрылась, и в комнату вошла Анна Степановна. Остановившись на пороге, она спросила:

– Что-то случилась?.. Николай, я давно не слышала, чтобы ты говорил так громко…

– Не беспокойся, Аня, – ответил Николай Степанович. – Всё уже хорошо. Просто у Василь Васильича неприятности.

– Так что же хорошего, коли неприятности? – Кумарина повернулась к Романенко. – Василь Васильич, дорогой, вы уж не огорчайтесь, пожалуйста! В жизни всякое бывает. А унывать не следует никогда.

– Благодарю вас, Анна Степановна, – поклонился Романенко.

– Вы, может быть, останетесь отобедать у нас?

– Нет, спасибо. Мне нужно ехать по срочному делу.

– Ну, храни вас Господь, в таком случае, – Кумарина перекрестила Василь Васильича.

– Прощайте, Николай Степанович! – Романенко вышел.

Вигель раскланялся с Немировским и Кумариной и направился следом за ним.

Недолго думая, Василь Васильич отправился к себе на квартиру, где обрядился в простую одежду и наклеил себе окладистую бороду. В таком виде прибыл он на Вольное место, где, как водится, шла бойкая торговля. В одном месте были устроены петушиные бои, вокруг которых тотчас собралась толпа зевак. Подошёл и Романенко, любивший посмотреть на подобное зрелище.