Велики амбиции, да мала амуниция

– Врач мне не нужен. Врачи не помогут… Я справлюсь сама…

– Расскажите, княжна, что произошло в тот роковой день?

– Я ничего не знаю… Меня не было дома…

– Как так? А где же вы были?

– Я гуляла.

– Где?

– По улице.

– В одиночестве?

– Разумеется.

Гинц поправил пенсне и спросил:

– Когда вы ушли, чем был занят Михаил Осипович?

– Он ожидал чьего-то прихода… Я потому и ушла. Михаил Осипович не хотел, чтобы я присутствовала при их разговоре.

– И вы не знаете, кто должен был прийти к нему?

– Нет, не знаю… К Мише разные люди ходили… И он иногда просил меня уйти куда-нибудь на время…

– Не опасался ли Михаил Осипович чего-либо в последнее время?

– Он, вообще, ничего и никогда не опасался. Точнее, если и опасался, то не подавал виду. Он был очень скрытный человек…

– Господин Лаврович был застрелен из собственного пистолета. Вы знаете, где находился пистолет в то утро?

– Знаю. Пистолет лежал в прихожей на полке…

– В прихожей?! – поразился Александр Карлович. – Заряженный револьвер?! Да почему же он лежал в прихожей?

– Я его туда положила, уходя, – ответила Омар-бек с абсолютным равнодушием.

– Как?.. Зачем?

– В комнату возвращаться не хотела и с собой брать не хотела… Бросила в прихожей… Сгоряча. Мне очень не нравилось, когда Миша просил меня уйти…

– Значит, пистолет был у вас? И дворник говорил правду о том, что вы угрожали им покойному накануне убийства?

– Он был не заряжен, милостивый государь. Миша знал… Поэтому и не боялся и не воспринимал всерьёз моей угрозы…

– То есть, когда вы оставили пистолет, он был не заряжен?

– Именно.

– Хорошо… Что же было дальше? Я имею ввиду, после того, как вы вернулись с вашей прогулки?

– Я вошла в комнату и увидела Мишу… Он был весь в крови… Я так испугалась! Даже, когда предательски убили моего отца, я так не боялась…

– А пистолет?

– Пистолет был в прихожей… Я взяла его, чтобы отнести Мише… А его убили…

– Так-так-так… И у вас нет ни малейших подозрений, кто бы мог это сделать?

– Я Мишиных друзей не знала.

– К Михаилу Осиповичу часто приходил молодой человек в белом бурнусе. Вы видели его когда-нибудь?

– Нет, не видела…

– В тот день вы вышли и вернулись через чёрный ход?

– Да…

– Княжна, вспомните, пожалуйста, говорил ли Михаил Осипович когда-либо о своём завещании?

– Не припомню…

– Но как вы полагаете, оно у него было?

– Миша был состоятельным человеком. Наверное, было. Но я ничего об этом не знаю… Простите, Александр Карлович, я очень устала…

– Последний вопрос: неужели вы даже приблизительно не помните, куда ходили в тот день? Неужели не заходили в какие-нибудь лавки?

– Я не люблю ходить по лавкам. Я просто бродила по улицам. Вот и всё.

– Что же, спасибо, княжна. Я сделаю всё возможное, чтобы…

– Скажите, Александр Карлович, зачем вы взялись защищать меня? – перебила Омар-бек адвоката. – Только не говорите о справедливости. У вас много несправедливо осужденных в тюрьмах сидят…

– Я не знаю, что вам ответить на этот вопрос, княжна…

– Я знаю, – тихо вздохнула Омар-бек. – Прошу вас не приходите ко мне больше. Я всё равно ничего не скажу кроме уже сказанного. А лучше и вовсе позабудьте обо мне. Прощайте, милостивый государь!

Княжна резко отвернулась к окну, и сбитый с толку Гинц оставил её.

После беседы с Омар-бек Александр Карлович прямиком отправился к следователю Немировскому, которому с порога объявил:

– Заговорила! Невиновна!

Николай Степанович знаком пригласил адвоката садиться.

– Поздравляю вас, Александр Карлович. Признаться, я очень надеялся на ваше умение производить впечатление…

– Не любите вы меня, господин Немировский.

– Ну, вы не красна девица и не брат мне, чтобы вас любить. Хотя я вас в высшей степени уважаю, как профессионала в своём деле… Однако, оставим сложности наших отношений. Что вам сказала княжна?

– Надеюсь, мой устный пересказ не вызовет у вас недоверия?

– Упаси Бог!

Александр Карлович кратко пересказал следователю услышанное от княжны и, закурив, выжидательно посмотрел на него. Немировский задумчиво потёр подбородок:

– Что ж, история довольно стройная… Скажите мне, уважаемый Александр Карлович, а вы ей верите? Не по службе спрашиваю… Так, из любопытства… Верите вы в то, что эта дама – самаркандская княжна?

– Николай Степанович, мы с вами оба читали письма, написанные ей некими верными людьми…

– Которых и следа нигде нет. Вам не показалось, что эти письма как будто бы написаны под одну диктовку? С одного голоса? Уж очень всё это отдаёт театральщиной… Вы ведь театрал, я знаю…

– Мне всё равно, каково происхождение моей подзащитной.

– Однако, вы не ответили на мой вопрос. Я, скажем так, сомневаюсь в виновности княжны в убийстве. Но ещё больше я сомневаюсь в том, что она княжна.

– Да ведь она же на днях приняла в тюрьме крещение… – заметил Гинц.

– Вот, это-то меня и беспокоит. Обмануть закон – это теперь дело обычное. Но – Бога? Тут ведь иной совсем счёт получается… К слову, что вы теперь намерены предпринять?

– Слишком вы много спрашиваете, господин Немировский! – чуть улыбнулся Александр Карлович. – Был бы на вашем месте кто другой, я бы не ответил. Но вам, будучи уверенным в том, что вы мне палки в колёса втыкать не будете, скажу: для начала попытаюсь отыскать людей, которые могли бы видеть княжну во время её прогулки в тот день.

– Нелёгкая эта задача, – покачал головой следователь. – Впрочем, желаю вам успеха. Искренне.

– Же ву ремерси тре бьен¹⁴, Николай Степанович! – отозвался Гинц и, раскланявшись, покинул кабинет следователя.

В последние дни в Москву пришла редкая для декабря оттепель. Александр Карлович запахнул элегантный ольстер, поправил поярковую шляпу и, поигрывая изящной тростью, сел в коляску с опущенным фордеком.

– На Неглинную, к Дюссо! – велел он.

Заведение Дюссо было одним из самых известных и дорогих в Москве. Гинц, живший неподалёку от него, обедал там почти каждый день. Оставив пальто в гардеробе, Александр Карлович занял своё излюбленное место возле окна и подозвал официанта.

– Добрый день, господин Гинц! – тотчас подлетел тот. – Чем вас попотчевать? Как всегда-с?

– Да-да, бутылку марсалы, котлеты а-ля Жардиньяр… В общем, ты всё прекрасно знаешь.

– Сей момент-с всё будет!

Александр Карлович закурил. Из головы его не выходил образ княжны Омар-бек. Никогда ещё за все свои сорок с лишним лет жизни не чувствовал Гинц ничего подобного… Да и было ли время чувствовать? Никто и не подозревал, что скрывалось за обликом успешного, лощёного, уверенного в себе адвоката. А скрывалось самоубийство отца и тяжёлая болезнь любимой матери, приведшая её, некогда красивую и весёлую женщину, к совершенному безумию… Никто не догадывался, что привычка держать себя обособленно, не впуская ни в свой дом, ни в свою душу никого, была не следствием гордыни, а всего лишь обереганием доброго имени матери… Долгие годы Гинц жил на окраине Москвы, снимая целый дом и держа лишь двух старых слуг, мужа и жену, которые ухаживали за его матерью, на выздоровление которой он надеялся до последнего. Ни друзей, ни женщин Александр Карлович никогда не приводил к себе, да и не было их у него, поглощённого своими заботами.

Рассудок Эльзы Ивановны повредился после самоубийства её мужа, и Гинц никак не мог понять и простить отцу этого поступка. Он всеми силами выдумывал ему оправдания, и фактически именно отец стал его первым подзащитным. Только этот суд вершился в душе Александра Карловича. Позже уже для своих клиентов Гинц точно так же изыскивал оправдания. Самые невероятные подчас.

Когда скончался старый слуга Гинцев, Александру Карловичу стало ясно, что старуха-служанка уже не справится со своей полоумной госпожой, и Эльза Ивановна была водворена в Преображенскую больницу, где находилась по сей день. Гинц часто навещал её, следя, чтобы за его матерью был достойный уход, и эти посещения всякий раз были для него огромной мукой.