Велики амбиции, да мала амуниция

– Непременно, если это доставит радость вам…

– И я буду приезжать! К маме, к няне и к вам! У меня на свете лишь четыре дорогих человека: вы трое и он. И я вас всех люблю…

– Я тоже люблю вас, Зинаида Прокофьевна, – проронил Сергей.

– Я знаю… Ах, как же я счастлива теперь! Мне даже не верится… Даже страшно! Разве так бывает? Разве можно такой счастливой быть? Как бы я желала, Сергей Никитич, чтобы и вы были столь же счастливы! Чтобы эта ваша возлюбленная полюбила вас так же сильно, как я люблю Анатоля… Вы ведь этого так заслуживаете! О, это будет, будет когда-нибудь! Я же не смогу быть счастливой совершенно, зная, что несчастлив кто-то из моих близких… Вы – несчастливы… Вот, и теперь… Я счастлива, но чувствую себя виноватой, точно дурное что-то сделала, точно быть счастливой – это грех… Разве же заслужила я такого счастья? Почему вы опять молчите?

– Вы заслужили счастья, Зинаида Прокофьевна! Вы удивительная девушка! Я не знаю никого, кто мог бы сравниться с вами!

– А как же ваша прекрасная дама?

– Это другое дело…

– Спасибо вам, Сергей Никитич, за всё! Вы всегда будете для меня родным и дорогим человеком! – Зиночка поднялась и направилась к двери.

Никитенко поклонился ей:

– Будьте счастливы, Зинаида Прокофьевна! А я же всегда готов служить вам!

***

Снег весело хрустел под сапогами, и Пётр Андреевич радостно вдыхал морозный воздух. Городок Александров был весьма мал. По обеим сторонам главной улицы тянулись небольшие деревянные дома, вроде деревенских, окружённые садами. Рдели кисти рябин, ещё не склёванные птицами, валил из труб дымок. В стороне стояла церковь, рядом с которой простирался старый погост. В конце улица раздваивалась. Правая дорожка уходила вдаль, где маячила фигура ещё одной церквушки. А где-то, совсем уже далеко, белой крепостью царила знаменитая Слобода, облюбованная Иоанном Грозным, а после (во времена Императрицы Анны Иоанновны) – Елизаветой Петровной.

Приметив вывеску трактира, Вигель снял шапку и вошёл в него. Заведение в этот час было почти пусто. Лишь в углу тянул с блюдца чай дородный поп, а у окна скучал рябоватый мужичок, по виду, пьяница. Буфетчик привычно протирал и без того чистые рюмки. Увидев вошедшего, он оживился:

– День добрый, ваше благородие! Осмелюсь спросить, откуда путь держите? Потому как вижу, что вы не из местных… Местных я всех знаю…

– Титулярный советник Вигель, – отозвался Пётр Андреевич, снимая шубу, и присаживаясь к столу. – Прибыл из Москвы.

– Из Москвы?.. – протянул пьянчуга. – Чудны дела твои, Господи!

– Прикажите подать обед? – осведомился трактирщик. – Могу предложить уху, расстегаи…

– Подавайте, – кивнул Вигель. – Я, признаться, изрядно замёрз и проголодался за время пути.

– Какая же нужда привела вас к нам, господин Вигель? – пробасил поп, не переставая тянуть чай.

– Дела службы, батюшка.

– Стало быть, служить изволите? По какой линии, если можно узнать?

– Отчего же нельзя? Я являюсь помощником следователя и теперь приехал в связи с одним делом, нити которого тянутся в ваш город.

– Вот тебе на! – охнул пьянчуга. – Не было печали…

– Молчи ты, Аникушка! – прикрикнул на него трактирщик, подавая Петру Андреевичу золотистую уху, от духа которой внутри у Вигеля приятно защекотало. – Неужели в нашем городе завёлся какой-нибудь злодей? Уверяю вас, ваше благородие, что быть того не может… Я здесь всех, всех знаю, как свои пять пальцев…

– Не беспокойтесь… – Вигель запнулся, не зная имени трактирщика.

– Иван Алексеевич, – подсказал тот.

– Не беспокойтесь, Иван Алексеевич. Просто мы расследуем дело об убийстве человека, который лишь недавно прибыл в Москву из вашего города. Видите ли, в Москве он не успел нажить большого количества связей, и мы рассчитывали узнать что-нибудь о нём на его родине…

– О ком же идёт речь, позвольте осведомиться? Я здесь всех знаю…

– Это кстати, что вы всех знаете. Знакомо вам имя Лавровича Михаила Осиповича? – спросил Вигель, хлебая горячую уху.

– Как же! Вестимо, что знакомо… Так это что же, его убили?

– Увы.

– Вот, тебе на! – ахнул пьянчуга.

– Упокой, Господи, душу раба твоего… – вздохнул поп, крестясь.

– А и поделом ему, собаке! – вдруг сказал пьянчуга, вскидывая голову. – Есть всё-таки справедливость на свете! – с этими словами он напялил лежавший рядом картуз и, шатаясь, вышел из трактира.

Пётр Андреевич вопросительно взглянул на трактирщика. Тот сел напротив него и, погладив затылок, сказал:

– Я вам честно скажу, господин Вигель, Лавровича у нас в городе уже давно не любили. Он держал лавку ссудную и проценты драл просто нечеловеческие… В большом городе это ещё терпимо, но здесь, где все друг у друга на виду… А ещё эта его охочесть до женского полу… Нет, ну, конечно, всякое бывает… Кто без греха! Но для Лавровича это было что-то вроде игры… А в маленьком городе разве скроешь?

– Скажите, а человек, что сейчас вышел, кто он?

– Аникушка Перфильев…

– А что у него за счёты с Лавровичем? Тут женщина замешана?

– Нет, тут как раз распря из-за денег вышла… Покойный отец Аникушки задолжал Лавровичу изрядную сумму. А с процентами она и ещё куда важнее сделалась… Аникушка-то про отцовы дела не очень ведал, а с Лавровичем дружбу водил… То есть, как сказать… В общем, хотелось ему дюже на Лавровича походить: чтобы и обед царский, и женщины, и положение… Везде-то он за ним ходил, опыту набирался. Мечтал своё дело открыть. «Вот, буду, – говорил, – богатым, как Мишка, так вы уже со мной запанибрата и свысока не посмеете: Аникеем Гавриловичем звать станете и услужать!» Дурак… Так, вот, когда родитель его помре, так Аникушка Лавровича стал упрашивать должок ему по старой дружбе скостить, а тот ни в какую: выплачивай всё немедля и хоть убейся! Аникушке всё имущество распродать пришлось. Ну, с той поры и началась эта распря. Аникушка местных, тех, что победнее да попьянее, подбивать стал дом Лавровичу спалить. Вот, вскорости после этого он отсюда и уехал.

– Что ж, выходит, испугался угроз? – удивился Вигель.

– Я точно не знаю, что там произошло… – признался трактирщик. – Вообще говоря, Михаил Осипович о Москве давно думал… Может, это просто подхлестнуло его… Да и жестоко он разобиделся, что купец Иртеньев за него свою дочь не отдал.

– Отчего же не отдал?

– Так охочесть Михаила Осиповича до баб всем известна была… Какой отец своей дочери такого мужа пожелает? Тем более, отец состоятельный!

Вигель задумался, а затем спросил:

– А не уезжал ли Перфильев в последнее время из города?

– Вы что, думаете, что он в Москву ездил Лавровича убивать? – усмехнулся трактирщик. – Что вы! Аникушка пьянчуга, а не убивец…

– И всё-таки?

– Не отлучался он, ваше благородие. Истинный крест вам даю. Я бы знал! Он ведь целыми днями у меня в заведении сидит или по улицам в пьяном безобразии шатается! Никуда он не уезжал.

Пётр Андреевич выпил два стакана горячего чаю и спросил трактирщика:

– Вы говорили о женщинах Лавровича… Были какие-то скандалы у вас, с этим связанные?

– Да ничего особенного… Ну, бывалочи застукает муж свою благоверную с Михал Осипычем… Ну, так тут всё по старинке: ему – в глаз, её – вожжами… Дело семейное…

Поп поставил блюдце на стол, крякнул:

– Ты, Ваня, гостю всё рассказал, а про самое-то главное умолчал… Была у нас, господин Вигель, одна прискорбная история. Да Ваня вам об ней не скажет: у него она до сей поры на сердце язвой…

Трактирщик отошёл за стойку и стал с видимым равнодушием протирать рюмки, бросив лишь:

– А об этом пущай отец Демьян повествует, коли сан позволяет…

Отец Демьян погладил бороду и сказал Петру Андреевичу:

– Идёмте. Мне уж пора в храм идти, скоро служба… Я вам дорогой расскажу…

Вигель расплатился с трактирщиком и вышел следом за священником. Поп перекрестился, глубоко вздохнув: