Велики амбиции, да мала амуниция

– А только что собирались науками народ просвещать, – покачал головой Никитенко.

– Это… другое дело, Сергей Никитич…

– Я не думаю, что наука отняла у звёзд поэтичность. Ведь подумайте: может быть, когда-то наши далёкие потомки смогут добраться да этих неведомых планет…

– Какой вы мечтатель, Сергей Никитич! Я и не подозревала. И вы бы хотели полететь на какую-нибудь из этих звёзд и жить на ней?

– Хотел бы… Здесь мне больно, Зинаида Прокофьевна… Всё – больно. Жить – больно. Вздохнуть, ступить, смотреть по сторонам… Вот, вы меня давеча упрекнули, что людей мне не жалко! А я по иным улицам ходить без боли не могу от жалости к людям! Потому что подойдёт ко мне девочка, попросит копеечку на хлебушек, а во мне нутро всё переворачивается! Ведь любой обидеть её может, и что-то будет с ней? Мне зажмуриться хочется, чтобы не видеть страданий людских! И самого себя не знать и не чувствовать! Мне и молитва с трудом даётся: потому что жалко всех, и от этого вера слабеет… Мне даже молиться больно! Даже Бог для меня – боль! И как же жить? Я слов молитвенных «не дай мне окамененного нечувствия» произнести не могу! Потому что рвётся из души: дай! Я потому так звёзды люблю, что они мне боли не доставляют. Они и деревья зелёные… Звёзды больше люблю… Потому что дерево человек срубить может, а звезду никакая сила не тронет…

На улице заскрипели полозья саней, и вот уже перед дверями остановилась изящная «эгоистка», из которой вышел франтоватый молодой господин в шубе и с тростью. Зиночка вздрогнула и вымолвила:

– Он!!! Сергей Никитич, миленький, он приехал! – и, поцеловав на радостях Никитенко в щёку, она опрометью побежала навстречу дорогому гостю.

Сергей в изнеможении опустился на край стола и утёр платком капли выступившего пота. Ему хотелось упасть на кровать и застыть навечно, забыться, но какая-то сила удерживала его, не позволяла поддаться слабости. Он поднёс руку к груди, и с его бледных уст сорвалось одно только слово:

– Больно…

Между тем, Зиночка уже встречала приехавшего Анатоля. Он был одет в этот вечер необыкновенно элегантно, даже вычурно. Едва войдя, Анатоль вручил вышедшим встречать его Зиночке и Нине Марковне букет цветов, огромную коробку конфет и бутылку Ланинского шампанского.

– Ах, цветы! Зимой цветы – как чудесно! – захлопала в ладоши Зиночка.

Нина Марковна с сомнением посмотрела на шампанское:

– Что это ты, батюшка, удумал? Нонеча на дворе пост, а ты вино тащишь…

– Сегодня такой повод, что без вина никак! – отозвался Анатоль. – Пожалуйста, Нина Марковна, поставьте цветы в вазу…

Старуха покривилась и ушла, а Анатоль крепко обнял Зиночку.

– А я думала, ты забыл меня, – сказала девушка. – Отчего ты так долго не был у нас? И матушка беспокоилась…

– Как её здоровье?

– Неважно. Мигрень… Так почему же тебя так долго не было? И что значит столь блестящее появление?

– Идём к твоей матушке. Я вам обоим всё расскажу. О, мне очень много, что есть вам рассказать!

Анатоль и Зиночка направились в гостиную, где навстречу им поднялась, звякнув браслетами, Евдокия Васильевна:

– Ну, здравствуй, мон ами! Что же ты позабыл нас совсем? Не заходишь? Хоть бы записку прислал! Ты уж не взыщи, сударь мой, но мне твои исчезновения уж очень не нравятся! Изволь объясниться!

– Так я с тем и приехал, дражайшая Евдокия Васильевна, чтобы объясниться! – улыбнулся Анатоль. – Но сперва позвольте вручить вам и вашей дочери небольшие презенты! – с этими словами он извлёк из внутреннего кармана сюртука два футляра и вручил их дамам. Евдокии Васильевне достались золотые серьги с гранатами, а Зиночке – нитка разового жемчуга. Девушка восторженно ахнула, а пожилая барыня развела руками:

– Что-то ты, сударь мой, чересчур нас баловать изволишь! До праздника ещё месяц почти, а ты с такими дарами явился… Спасибо, конечно… Но, однако же, мы ждём объяснений.

– А объяснение простое: я днями наследство получил весьма недурное и оттого не наведывался, что о нём хлопотал. Теперь же дельце обделано так, что держись, и я у ваших ног, как сказал поэт!

– Поздравляю тебя, мон ами! Это и впрямь весьма приятное известие… Что же ты теперь делать намереваешься? – спросила Луцкая.

– То, что давно уже хотел, – ответил Анатоль, опускаясь на колени. – Высокочтимая Евдокия Васильевна, я сегодня не случайно явился при таком параде. Я пришёл к вам с тем, чтобы просить у вас руки вашей дочери, которую полюбил с самой первой встречи нашей! Не откажите мне, покорнейше прошу и земно кланяюсь вам!

– Зизи, ты слышала?.. – промолвила Луцкая, едва сдерживая радость.

– Благословите нас, матушка! – Зиночка опустилась на колени рядом с женихом. – Вы ведь знаете, сколь сильно я люблю его!

– И Господь с вами, дети! – Евдокия Васильевна утёрла слезу. – Погодите же!

На мгновение Луцкая отлучилась в свою комнату и вернулась оттуда, неся в руках большую фамильную икону. Ею она благословила жениха и невесту. Вошедшая Нина Марковна поставила на стол поднос с тремя бокалами шампанского и неслышно вышла. Анатоль и Зиночка поднялись с колен и обнялись.

– Хоть и пост на дворе, но да такое дело нельзя никак не отметить… Да простит нам Господь это веселье в час неподобающий! – произнесла Евдокия Васильевна, поднимая бокал. – За вас, мес афан¹³! Будьте счастливы!

Все трое чокнулись бокалами, и их звон разлетелся по всей квартире, больно ранив одного из её обитателей.

Нина Марковна заглянула в чулан, занимаемый Сергеем, и увидела, что он укладывает свои нехитрые пожитки в узел.

– Ты что это удумал, родимый? – спросила старуха, тронув его за плечо.

– Ухожу я от вас, Нина Марковна. Спаси Христос и вас, и Евдокию Васильевну, и Зину за всё добро, которое сделали вы для меня, за хлеб-соль, за ласку… Но жить так дольше я не в силах!

– Да куда же ты пойдёшь, чадо неразумное?! Ведь ты ж хворый! Пропадёшь же!

– Может, и пропаду… Так оно и лучше так… Лишний я на этом свете. Вся моя жизнь мне, точно надо мною же в насмешку, дана! – ответил Никитенко.

Нина Марковна встала в дверях и сказала твёрдо:

– Никуда я тебя не пущу, яхонтовый мой… Ты хоть меня, старуху, пожалей… Я к тебе, как к сыну родному привязалась, а ты себя извести надумал? Не смей! Слышишь меня?

– Да не могу же я их обоих вместе видеть! Ведь мне же это нож острый в сердце!

– Я думаю, что после свадьбы хлыщ этот к себе нашу Зиночку перевезёт… А мы втроём останемся. Чем плохо? Не горячись, родимый… Сгоряча-то ничего путного не делается, а только глупость.

Никитенко отложил свой узел, сел на свою худую постель, опустил голову, так что волосы закрывали бледное лицо его, и сказал:

– Хорошо, Нина Марковна, я не уйду… Пока есть силы, буду терпеть… А сейчас оставьте меня, пожалуйста… Тяжко мне…

– Вот и правильно, яхонтовый мой, вот и правильно… Всякое решение холодной головы требует, а твоя-то головушка днесь зело горяча! – старуха поцеловала Сергея в голову и вышла.

Никитенко некоторое время сидел в темноте, стиснув голову руками. Дверь скрипнула, кто-то остановился на пороге его комнаты.

– Нина Марковна, вы? – спросил Сергей, не поднимая глаз.

– Это я… – послышался в ответ голос Зиночки.

Сергей вздрогнул и резко поднял голову:

– Зинаида Прокофьевна, вы? Здесь? Помилуйте, для чего вы теперь здесь? Ведь ваш… жених…

– Он уехал только что… А я к вам пришла, – Зиночка присела рядом с Никитенко. – Я не мешаю вам?

– Нет! Разве вы можете мешать?

– Я его проводила и вдруг почувствовала, что очень вас хочу видеть, слышать… Поделиться с вами… Ах, это, наверно, нехорошо с моей стороны… Несправедливо… Я, вот, счастлива сегодня. И, счастливая, к вам пришла… Но ведь вы не будете счастью моему завидовать? Правда?

– Да нет же! Как я могу! Я очень рад за вас, Зинаида Прокофьевна… И счастья этого вы заслужили… – ответил Никитенко.

– Спасибо вам, миленький… Вы всё-таки очень добры… И я сейчас пришла к вам, как к брату… Ведь вы мне, как брат. Самый дорогой, самый любимый и нежный… И всё-всё понимающий! Я и ему сказала, что вы мне – брат… Теперь я стану его женой, мы будем жить на другой квартире… Но ведь вы же будете навещать меня, правда?