Аляска (СИ)

Меня спасало одно: Карл смотрел на Монику восхищенными глазами. Вторую скрипку в нашем общении играл он. Швед, несмотря на свои зрелые годы, робел и от этого все время смущенно моргал и морщился. Я была уверена: он простил бы мне и подростковую дерзость, и легкомыслие юной бразильянки, и молодежную фамильярность. Но мне хватило ума отбросить все это. Пока швед старательно и довольно умело вел меня в танце, я нашла единственно верную манеру обращения со своим новым знакомым.

Я заставила себя унять волнение и стала смотреть на него с задумчивой улыбкой. Моника из эксцентричной латиноамериканки превратилась в спокойную, исполненную чувства собственного достоинства, южную красавицу. Ровная приветливость, неторопливая тихая речь, плавные движения... При одном взгляде на нее становилось ясно: ей нравился тот серьезный, разумный мужчина, с которым она танцевала. Ей было с ним хорошо. Она с интересом слушала его. Она охотно, хоть и немногословно, отвечала на его вопросы. Она внимательно и ласково смотрела ему в глаза.

Новый образ был выбран безошибочно. Моника не только покорила сердце Карла Юхансона - она внушила ему веру в собственную неотразимость! К концу пятиминутной музыкальной композиции, под которую мы танцевали, швед преобразился. Смущенный очкарик превратился в настоящего мачо! Когда после танца Карл провожал меня к столу, глаза его сверкали. Он расправил плечи. Он смотрел вокруг с хищным прищуром. Это был мужчина, для которого свернуть горы по одному слову своей женщины - забавный пустяк!

Мишке Ефремову было достаточно одного взгляда, чтобы все понять. Карл, усадив меня на стул, еще целовал мне руку, а Мишка уже тянул ему свою. Но, конечно, не для поцелуя, а со словами:

- Let's get acquainted! (Давайте знакомиться!) I'm Misha, a friend of Monica! (Я - Миша, друг Моники!) Welcome to our table! (Добро пожаловать к нам за стол!)

В общем, дело кончилось тем, что через полчаса швед повел нас с Мишкой в ресторан гостиницы 'Националь'.

Едва переступив порог ресторанного зала, я поняла: чем бы ни закончилась наша с Мишкой авантюра, она стоила того, чтобы в нее ввязаться! Я никогда не видела такого великолепия интерьерного декора. Я знала, что 'Националь' - отель мирового уровня. Но не могла и предполагать, что этот уровень означает торжество художественного вкуса, высокой эстетики и талантливого дизайна.

Дубовый паркет с мозаичным рисунком; роскошные потолочные фрески; на стенах - картины в стиле европейской живописи XIX века; огромные зеркала, витражи, тяжелые люстры с изящными плафонами; вместо стульев - кресла с мягкой обивкой, украшенной вышитыми узорами; на столах - расписной фарфор и хрусталь...

Мишка, ошалело оглядывая ресторанный зал, вдруг громко задекламировал:

- Янтарь на трубках Цареграда,

Фарфор и бронза на столе,

И, чувств изнеженных отрада,

Духи в граненом хрустале!

Мы как раз тогда начали изучать на уроках литературы 'Евгения Онегина'. А он Пушкина любил.

Я сильно пихнула его локтем в бок:

- Michael, what are you talking about? (Михаил, что ты говоришь?) You know that I do not understand Russian! (Ты же знаешь, что я плохо понимаю по-русски!)

- Oh, I'm sorry, Monica! (О, извини, Моника!) - спохватился любитель русской поэзии. И зачем-то пояснил Карлу Юхансону: - It's Pushkin! (Это Пушкин!)

Но тот был занят беседой с подошедшим метрдотелем. Вид у моего ухажера был настолько решительный и важный, как будто он намеревался купить весь этот ресторан!

В тот вечер все получилось так, как предсказывал Мишка. 'Наедимся от пуза, потанцуем... Оторвемся по полной программе!' Карл исполнял все мои желания. Мы с Мишкой лопали за обе щеки черную икру и заливную осетрину. Нам подавали в изящных кокотницах горячие жульены. Наливали в хрустальные бокалы сладкое французское вино. Бородатый саксофонист на сцене выводил на сцене трогательную мелодию. Карл пил пятизвездочный армянский коньяк и не сводил с меня глаз. Он быстро хмелел, но вел себя корректно. Мы мило беседовали и периодически охотно позволяли Мишке вытаскивать нас из-за стола - шли танцевать.

Мне все это доставляло истинное удовольствие. Я наслаждалась атмосферой праздника, который разворачивался в шикарном интерьере, за красиво сервированным столом, под хорошую музыку. Мне нравилось чувствовать себя взрослой девушкой, имеющей право проводить время в ресторане с мужчиной. Мне льстило внимание иностранца.

Но все это было ничто по сравнению с тем удовольствием, которое доставляло мне исполнение роли Моники. Я чувствовала себя настоящей актрисой. И была благодарна Мишке: он предоставил мне возможность испытать эту радость.

В то же время Мишка меня тревожил. Оказавшись в ресторане, он мгновенно перестал быть самим собой. Его живость, природный ум и находчивость куда-то пропали. А то, что осталось, обратилось в глупую восторженность. Он пребывал в состоянии непреходящей эйфории. Глаза его сияли; он блуждал счастливым взором по залу и лицам посетителей; ел икру и пил вино, отдаваясь процессу без остатка, будто растворялся в своих вкусовых ощущениях. Он танцевал с закрытыми глазами, с идиотской улыбкой на лице.

Он таял и расплывался от удовольствия. И нисколько не помогал мне в общении с Карлом. Мишка был нужен мне прежде всего для того, чтобы сгладить возможные поведенческие ошибки Моники. Но он только сбивал меня восторженными восклицаниями и воспоминаниями о лондонских ресторанах. После каждого его выступления я не знала, с чего начать разговор со шведом. Карл смотрел на юного друга Моники с недоумением.

Когда мой ухажер вышел в туалетную комнату, я набросилась на Мишку:

- Ты что, Ефремов? Жульенов объелся?! Ведешь себя, как дурак!

Он блаженно улыбнулся:

- Ах, Платонова, если бы ты знала, как во мне отдается вся эта красота! Это изобилие! Этот праздник! Мы с отцом в Лондоне частенько по ресторанам ходили. Я еще тогда почувствовал: я создан для этой жизни, я хочу ее!

- Красивой жизни хочешь? - зло уточнила я.

- Да! - с силой выдал Мишка. И уставился на меня восторженно-безумным взглядом.

Я растерялась. Для пятнадцатилетнего мальчишки столь сильная, ясно осознаваемая, четко оформленная тяга к праздному изобилию была делом необычным. Ефремов оказался психологическим феноменом. Какая-то часть его внутреннего мира получила ненормальное развитие, имела слишком большие размеры и силу...

И тут я поняла: да он просто использовал меня! Его увлечение режиссурой, актерство, авантюризм, желание сыграть со мной 'спектакль' - вторично. Все это было лишь набором инструментов достижения желанной цели - провести вечер в шикарном ресторане!

Ах, какой же он все-таки дурак!..

- Да ты наркоман... - упавшим голосом сказала я. - Ищи себе другую актрису! Я с тобой больше никуда не пойду!

И тут Мишка очнулся. Безумие в его глазах пропало.

- Нет, Оля! - испуганно вскричал он. - Ты что! У нас же все так здорово получилось! Не уходи, я буду вести себя так, как ты скажешь! Обещаю! Клянусь!

На входе в зал показалась сутулая фигура Карла Юхансона.

- Ладно, потом поговорим! - угрожающе прошипела я. - Карл идет! Давай сматываться! Пора уже! Действуем, как договорились!

Мишка послушно кивнул.

Когда швед подошел к столу, Моника с милой улыбкой произнесла:

- I've got to freshen myself up, Carl. (Мне пора привести себя в порядок, Карл.) I'll be back in five minutes. (Я вернусь через пять минут.) Then we'll dance again... (Потом еще потанцуем...)

И удалилась в сторону туалетной комнаты.

Мишка проводил ее взглядом, посмотрел на часы и вскрикнул:

- Oh! It's time to call my parents! (О! Пора родителям позвонить!) Carl, the telephone is in the lobby. I'll be back! (Карл, телефон в вестибюле, я мигом!)

Я ждала Мишку у выхода из 'Националя'. Мы выскочили из гостиницы, вихрем промчались до 'Интуриста' и нырнули в подземный переход.

Авантюра удалась!

Оказавшись на другой стороне улицы Горького, мы стали резвиться, как дети. Мы победно вскидывали вверх сжатые кулаки, кричали 'Ура!', хохотали и прыгали на месте. Прохожие с опаской обходили нас стороной. Потом Мишка полез ко мне обниматься. Я со смехом оттолкнула этого ошалевшего чудака: