К другим берегам (СИ)

Возвращаясь в гостиницу и приготовляясь к празднику, П. больше не чувствовал себя довольным жизнью, беспечным человеком. Этот случай с нищим, почему-то напомнил ему бабу, которая по-мужски стряхивала рукой, ещё - необозримую степь в окне вагона, и те мысли, которые думал в поезде. Он не чувствовал жалости к нищему старику или бабе, как не чувствовал жалости к степи из-за ее огромности, пустоты и одиночества. Он не понимал этой жизни, не знал, отчего люди живут ею, не стараясь никак переменить жизнь эту, не быть чище, опрятнее, не мыться, не спрыскивать себя приятно пахнущими духами, не одеваться в чистую одежду, не есть хорошую пищу, не читать умных, интересных книжек, а быть тем, кем они были. Почему, почему? Он не знал ответа, которого ему хотелось понять, а ведь он хотел трудиться и для этих людей. Только труд его был нужен им не больше, чем старой, отлаженной телеге какое-нибудь новое, хитроумное приспособление. П. хотел найти точку прикосновения с этим странным, загадочным, для него, миром, и не мог никак отыскать её. Он думал над этим, когда лежал в ванной; потом - когда брился; когда обтирался и прыскал на тело душистую воду; когда помазывал лосьоном, со свежим запахом, гладкое, натянутое после бритья лицо; когда облачался в чистое белье, и вставлял в манжеты рубашки серебряные с камнем запонки; когда кушал, принесенный в номер, ужин; когда затягивал новенький галстук и одевал отглаженный пиджак; когда впихивал, с помощью рожка, обтянутую тонким и гладким носком ногу, в начищенный туфель. Но думал не основательно, не стараясь напряженной мозговой работой проникнуть вглубь этого вопроса, а как-то вскользь, точно тяжелый утюг, вообразивший себя ледоколом, на толстом льду, могущем выдержать еще тыщу таких утюгов. Стоя у зеркала в пальто, аккуратно обтянувшем его фигуру, внимательно разглядывая свою крупную голову - с тщательно заглаженными назад, и блестящими на свету волосами - П. решил, что мысль эту додумает после. Оставшись доволен отражением в зеркале; с ощущением опрятности, чистоты и свежести - вышел из номера, чтобы ехать к месту празднества.

Редактор - маленький, лысый еврей - был похож на сову в своих огромных роговых очках. Он долго встряхивал руку П., мягко охватив ее своими пухлыми ручками. П. неуспешно пытался высвободиться. Отпустив, наконец, руку, редактор начал знакомить его с розовым бантом на шее; со смокингом огромного размера; с длинной нитью фальшивого жемчуга; с чрезмерно открытой грудью, рядом с которой, на бархатном платье, светился крупный, видимо, очень дорогой бриллиант; с какими-то влажными ладонями, после которых хотелось вымыть руки; с невозможно-длинными ногами, едва лишь прикрытыми коротким, игривым платьицем... Наконец, настало время занимать места. Редактор не отпустил от себя П. и усадил между своей супругой - крупной женщиной с мужскими руками и черными усиками на верхней губе - и хозяйкой открытой груди с бриллиантом.

"Елена Владимировна - наши финансы, а это П. - наш, так сказать, алмаз" - казалось, слова редактора были напитаны мёдом. Он позабыл, что уже знакомил их.

- Ну, уж и алмаз - ответил П., непривыкший к комплиментам.

- А вы, оказывается, скромник! - томно молвили финансы, поблёскивая ослепительной белизной зубов.

Объявился оратор и начал говорить речь. Женщины стали наливать водку, но П. от водки отказался и откупорил шампанское.

- Что так? - спросили финансы.

- Да, знаете ли, здоровье... - слукавил П..

Редактору супруга не позволила пить больше полрюмки. Тот недовольно возражал, но крупная жена не поддалась.

- Тебе еще говорить. Нет, я сказала!

Финансы опять блеснули снежными зубами. Оратор закончил. Все зазвенели рюмками, бокалами. Женщины за их столом почти одновременно вылили водку в рот, стали закусывать икрой. Редактор, с недовольным видом, выпил свои полрюмки и пошел говорить речь.

- Что вы ни говорите, - сказали финансы П., который и не думал ничего говорить, - а водка - лучше всего! Чистый продукт, наш - русский...

После речи редактора опять пили. Редактор просил П. сказать речь. Тот не знал о чем говорить и уклонялся, но его упорно просили, и он не мог долго сопротивляться. Говорил П. путано, сбивчиво, чувствуя себя глупо, пугаясь потерять мысль, но не потерял и кое-как закончил. Ему аплодировали...

К чему это жалкое представление? - думал П., возвращаясь на место, и стыдясь своего неумения говорить. - Всё пошло поддельно как та нитка жемчуга. Зачем пьют так много? Зачем я здесь?

Опять пили и напились довольно скоро. Редактор куда-то девался. Усатая жена его увлеклась огромным стейком. Она снимала сочные куски мяса пухлыми губами - освободившимися от помады, оттиснутой на рюмках, стаканах, салфетках и даже на собственных зубах - с манерно подносимой ко рту вилки. Обладательница бриллианта рассказывала П., отяжелевшим от выпитой водки языком, как непросто находить деньги, чтобы поддерживать журнал, как стало трудно работать из-за немыслимых налогов, но она рада помогать изданию, в котором печатаются такие писатели. П. пытался внимательно слушать её, но не мог сосредоточиться на чепухе, которую говорила пьяная женщина, и злился, что по своей воле принял участие в этом балагане. Громко заиграла музыка нанятого оркестра. Жена редактора, оставив стейк, позвала танцевать; финансы ухватили П. за руку и, не слушая возражений, повлекли за собой.

Неумело переступая с ноги на ногу, П. с ужасом наблюдал, как студенисто шаталась грудь, и пьяно изгибалось тело Елены Владимировны. Позже, освободившись от назойливого натиска, он вернулся на место и, наблюдая оттуда за происходящим вокруг, думал:

У этих людей я хотел просить помощи чтобы разобраться в себе? Как они могут помочь? Я не хочу чтобы они заглядывали мне в душу ковыряли там руками с отставленными мизинцами смеялись над моими переживаниями поблескивая своими безупречными зубами. Противно! Хуже чем та баба у забора! Причём тут баба? Уж она подивилась бы этим разнузданным танцам пьяным лицам этому количеству водки этим мизинцам зубам этому безделью и праздности... Но если я не могу этого выносить и стыжусь стало быть я такой же как та баба?

Другой голос возмутился в нем:

Нет нет! я не могу быть таким. Я умнее образованнее тоньше. Нет я не могу выносить грязной суровой жизни которой живет эта баба мне хочется другой легкой чудесной где все были бы красивы умны приятны где нет таких баб. Я хочу жить долго-долго чтобы увидеть такую приятную жизнь...

Первый голос отвечал:

Пусть так но всё это отвратительно противно нельзя больше оставаться здесь.

Да верно! - согласился другой голос.

Под видом, что ему нужно выйти, П. прошел между столиками, забрал в гардеробе пальто, поехал в гостиницу, чтобы немного поспать, перед тем, как отправиться на вокзал...

В просторном зале ожидания П. сидел в кресле, поглядывая на большую черную электрическую доску, на которой высвечивались данные о прибывающих и отправляющихся поездах. Оставалось ждать чуть менее полутора часов. Он позавтракал в кафе вокзала и теперь сидел, разложив на колене купленную газету, но читать не хотелось. П. удобно вытянулся и думал, прикрыв глаза, сдвинув кожу лба к переносице, в две резкие складки:

Хочу ли я этой долгой-долгой жизни этого бессмертия тела? Отчего нет? В детстве я страдал мучился тем что должен буду умереть а всё останется и будет жить своей жизнью но меня не будет уже никогда. Да мне хочется жить долго наблюдать как вокруг будет изменяться мир становиться лучше и я сам буду трудиться приносить пользу... Но всё это вздор фантазии! Я не могу жить вечно и скоро умру. Весь мой ум весь мой талант прекратятся и то что было когда-то мной сравняется перемешается с тем что было когда-то той бабой и не будет никакой разницы и это тяжело сознавать! Зачем эта глупая баба привязалась ко мне? Ведь я умнее, полезнее её...

Только другой голос опять возразил ему:

- Откуда взял, что полезнее?

- Это понятно - я тружусь и хочу всем добра.