К другим берегам (СИ)

- Братец, вот и я!

Он обомлел: перед ним стоял Гриша. Не тот, которого он знал прежде, но это был Гриша! Он огляделся. Они с Гришей (с тем, кто раньше был Гришей) стояли в воздухе. Под ними, на кровати, лежало тело - его прежнее тело - с приоткрытыми от удивления глазами и ртом, и слеза доползла до середины щеки.

- Не бойся, братец! Теперь все будет по-иному. Иди за мной!

И он пошел вослед за своим ангелом.

Писатель П.

Некий писатель П. решился, наконец, принять приглашение из редакции журнала, с которым сотрудничал четвертый год. Редактор издания трижды отправлял, в праздничном конверте, письмо, в котором приглашал "многоуважаемого г-на П." к совместной встрече новогоднего празднества. П. отвечал на приглашения вежливым отказом, указывая на ухудшившееся здоровье, то на дорожные неудобства, то ещё на некоторые причины, которые не позволяли ему "получить удовольствия от столь любезного приглашения". О нем в редакции сложилось мнение, как о человеке некрепком в плане физического здоровья, и - подверженному состоянию уныния.

На самом деле, П. выглядел довольно крепким мужчиной сорока с лишним лет, небольшой полноты, с уложенными назад волосами русого цвета, мыском уходящими в лоб с длинным, волнистым следом поперечной складки. Он испытывал легкую меланхолию, особенно в период затяжных осенних дождей (кто из нас не предается задумчивости в эту пору?!) и, в общем, имел нрав довольно веселый, но, балагуром никогда не был. Одевался он просто и привык, в силу одинокого житья, обходиться во всем самостоятельно. Круг знакомств П. был невелик. Из-за своей вечной занятости, он не только не мог раздвинуть его, но приходилось ежемесячно растрачивать несколько дней, для поддержания этих знакомств.

Работал П. много. Впрочем, человек далёкий от труда умственного, отнесся бы несерьезно, даже скептически, к тому, что скучное, малопонятное занятие, состоящее в чтении неимоверного количества книг, выписывании чужих и собственных мыслей, в тщательном, утомительном обдумывании их, и, наконец, в записывании и бесконечном шлифовании всей этой груды материала, называют работой.

"Эти небылицы, истории, которые выдумывают и пишут для того только, чтобы мне, человеку реального труда, было приятнее жить, чтобы мог я отвлечься от своих тяжелых будней - всего лишь забава и не может считаться трудом, потому как не имеет иной пользы, кроме увеселения, отдыха, а, значит, само есть увеселение, отдых..."

П. не мог помыслить, что о его работе станут судить подобным образом; правда, допускал, что не достаточно образованная, обладающая грубым вкус толпа, может не интересоваться его трудом. Такая возможность даже льстила самолюбию П., считавшего себя писателем серьезным, не имеющим основания работать на потребу легкомысленной публике.

П. начал литературное поприще лет двадцать назад, чем начинают многие - стихами. На самом деле, началось это ещё раньше... Лет в четырнадцать он, тайно от всех, стал писать роман из пиратской жизни - сплошное подражание авторам авантюрных сочинений, так увлекающих юные умы. Исписав треть толстой тетради в клеенчатом переплете, на страницах которой рисовал силуэты бригантин, перекрещенные кинжалы и кривобокие черепа, молодой П. вдруг понял, что писал чепуху. Он разорвал тетрадь, зарыл эти клочки в саду, и твердо решил не писать до тридцати лет. Отчего именно до тридцати П. не умел объяснить ни сейчас, ни, тем более, тогда; возможно, казалось: количества лет, отделяющих его от туманного тридцатилетия, будет достаточно, чтобы подробно узнать жизнь.

Вновь начал писать раньше намеченного в юности срока. Он не думал тогда об успехе или неуспехе, и - писал, писал... Так организм, заразившийся вирусом, не прекращает борьбы с болезнью. Ему не удавалось, в силу недостаточной развитости способностей и зрелости ума, преодолеть поднимавшиеся перед ним задачи. Тогда П. вновь уничтожил свои записи и решил: Довольно, больше никогда не стану писать...

Напрасно! Способность эта не могла остановиться немедленно, точно пущенное с высоты крутого наклона колесо, не может остановиться в самом начале спуска. Происходившие с ним события, прочитанные или услышанные от других происшествия, превращались в новые, переработанные его воображением, истории. Слова, фразы складываясь в уме, просились на бумагу. Он не мог ничего поделать с собой и вновь принялся писать. Чтобы поддерживать в себе жизнь, иметь одежду, кое-какие деньги, П. должен был выполнять работы, которые ему не были интересны, но за которые платили; ведь его литературный труд не давал тогда никаких средств.

Прошло лет пять. Желание писать не исчерпалось, не умалилось, но, перейдя в иное качество, стало глубже, серьезнее. П. не размышлял больше над тем, писать ему или нет. Поднимались вопросы иные, не менее важные... Так, когда он захотел попробовать силы в прозе, возник вопрос: О чем писать?

Обдумывая вопрос этот, П. перебирал темы и сюжеты, и не мог ни на чем остановиться. Одно - казалось ему подражанием, иное - искусственным и надуманным, третье он мало знал и не мог позволить себе взяться за это. Голова шла кругом... Решилось всё удивительно просто: как-то, сам собою, в голове П. сложился набросок рассказа из детства. История казалась ему близкой и понятной, и в короткий срок он записал её. После, П. написал ещё несколько рассказов: из детства, из настоящей жизни... Дело понемногу сдвинулось, и освободилось место для следующего вопроса, который должен был возникнуть перед ним рано или поздно: Как я пишу?

Быть может мне только кажется что имею способности и симптомы таланта? Может на деле способности мои обыкновенны а ложные симптомы дают неверный диагноз? Как разобраться в этом? Вот как надо публиковаться тогда и станет всё на места.

П. начал отсылать в журнальные издания стихи и рассказы, взволнованно чувствуя: его не могут не заметить, не могут не напечатать...

Уходило время, а ответов не было. Он не понимал этого молчания и злился, затем - успокоившись, махнув рукою - решил, что первый блин комом... И вновь принялся за дело, которое не мог оставить.

Месяца через три пришел конверт, в котором вернулся один из рассказов с короткой рецензией. В ней указывали: "слова, отмеченные красным карандашом, нельзя употреблять в том значении, в котором вы их употребили..." Он не мог с этим согласиться: в области человеческой деятельности, о которой шла речь в рассказе, слова эти употреблялись именно так, как П. употребил их. Впрочем, перечитав рассказ, П. изорвал его, а за ним - и оставшиеся рассказы...

Три года, минувшие после этого, были наполнены напряженным трудом. Обилие мыслей, сюжетов, планов, идей, захватили П.. Он писал стихи, рассказы, статьи... Возник замысел романа, появившийся из прочитанной книги знаменитого психиатра. Около года П. обдумывал роман и в полгода написал, думая, что вычерпал замысел. Но роман не давал покоя! Ещё три месяца пробовал П. подступиться к роману - напрасно! Ровным счетом ничего не получалось. Чувствуя истощение душевных сил, П. уехал отдыхать к морю...

Случившееся с ним на отдыхе, П. называл потом: Судьбой, Неизбежностью, таинственно-мистический смысл которой, не может постигнуть наш ум. Коротко говоря, он познакомился с человеком. Как выяснилось из праздных бесед, ничем - кроме отдыха - серьезно не занятых новых знакомцев, человек этот тесно сотрудничал с известным художественным журналом. П. обмолвился о своей литературной деятельности. Внутренняя борьба с романом измотала, расстроила его нервную слаженность, и опустошенный, ставший чрезвычайно раздражительным, П. чувствовал необходимость кому-нибудь выговориться. Этот знакомец, скорей из учтивости, попросил почитать что-нибудь, наперёд зная, что не станет утруждать себя. У П. оказался под рукой рассказ, законченный им дня два тому, и - несколько стихов. Сложив всё в узкий, длинный конверт, заклеил и надписал на нем имя знакомца. За день до расставания П. вручил конверт и попросил, чтобы тот прочитал содержимое дома. Знакомец удивился просьбе, но обещал, думая, что так, возможно, и лучше - не нужно лукавить, говорить неправду...