Вторая жизнь Дмитрия Панина (СИ)

Он тихонько гладил её по голове, чесал за ухом, и постепенно кошка успокоилась, закрыла глаза, но мурлыкать не стала. В электричке кошка сидела тихо до той поры, пока до них не добрался певец и не начал фальшиво под баян выводить "степь да степь кругом". Кошка испугалась, стала вырываться из сумки, громко мяукать, и царапаться передней лапкой, которую ей удалось высвободить.

Диме отдал певцу 10 рублей, лишь бы тот перешел петь в другой вагон.

- Животное напугал, - сказал он.

- Ниче твоя кошка в искусстве не понимает, - обиделся бродячий музыкант, но ушел, прихватив десятку.

3

Дима вошел за директором боком, забыв закрыть за собой дверь, и сразу напрягся, попав под взгляды подростков.

Школьники шумно встали, переглядывались, Светлана Александровна, постучала указкой по столу, требуя тишины, и представала Панина.

- Все расслышали? - спросила она. - Дмитрий Степанович Панин, - ваш новый учитель по алгебре.

Она хотела добавить, что он человек в педагогике новый, и попросить детей вести себя потише, но передумала и вместо этого окликнула ученика с предпоследней парты:

- Громов, - сказала она, - новый учитель не за тобой находится, он у стола стоит.

Класс дружно засмеялся, Громов снисходительно улыбнулся, а хорошенькая девчушка, сидящая за ним, пошла красными пятнами.

Ее смущение, как ни странно, придало Диме мужества. Он тоже заулыбался, дав этим понять, что понял шутку, и Светлана Александровна, решив, что создала благоприятную обстановку, на прощание шепнула, отвернув лицо от класса:

- Не тушуйтесь! Всё будет хорошо.

Хотя если быть честной, она совсем не уверена была, что Дима справится.

Тем более она сомневалась, что знала о его болезни.

Дима взял мел и подошел к классной доске.

- В этой четверти, - сказал он, - мы коснемся основ математического анализа.

Он запнулся, повернулся к классу - стриженая девушка со второй парты подняла руку. Он кивнул ей, она встала и спросила:

- А вы не будете знакомиться с классом? Читать наши фамилии и чтобы мы вставали?

Дима посмотрел в окно, подумал. Класс ждал.

- Нет, я потом, при опросе, буду вас запоминать, - сказал Дима. - Сразу уж и фамилию и кто что знает.

Кое-кто из учеников заулыбался: ответ понравился.

Дима не писал никаких конспектов, он хорошо помнил материал, достаточно было ему лишь просмотреть программу.

Он написал на доске:

Исследование функций на экстремум.

1) область определения функции.

И пошло, пошло, пошло.

Он говорил об интервале и отрезке и бесконечности числовой оси, о необходимости и достаточности существования экстремума, рисовал графики функций и писал их аналитические выражения.

Дима увлекся, старался изложить как можно доступнее сложный материал, и уже не смотрел на учеников.

Наконец сделал паузу и оглянулся, тишина за спиной показалась ему напряженной.

Все глаза были устремлены на него, слушали очень внимательно, а кое-кто быстро записывал.

- Я, кажется, слегка ушел в сторону, - сказал Дима. - Дал шире, чем следует по программе.

- Много не мало, - высказался толстый мальчик, сидящий на третьей парте в среднем ряду.

Дима кинул, повернулся к доске, и продолжил.

Звонок застал его на середине фразы.

- В следующий раз буду спрашивать определения, - сказал он. - И порешаем задачки.

Он взял журнал и вышел из класса, а ученики остались. Дима знал, что в ближайшие минуты он будет предметом обсуждения, и радовался, что не будет этого слышать.

Когда он зашел в учительскую, там было уже полно народу.

- Ну как? - спросила его завуч. - Удачный дебют?

- Слушали внимательно, - ответил Дима. - Но я не всё успел рассказать.

- Это случается и с опытными педагогами, - ободряющее заметила завуч. - Я подходила к вашей двери, у меня как раз окно было, в классе была рабочая тишина.

Она улыбнулась и похлопала его по плечу.

- Ничего, привыкнут, ещё и полюбят. Будут звать Димычем.

Но она ошиблась: уже через два месяца вся школа звала его Степанычем.

Зародилось прозвище в классных комнатах и коридорах, а потом как-то незаметно проникло и в учительскую, и молодого ещё Диму все стали звать сокращенно по отчеству, и Дима думал: отец был преподаватель Степан Иванович, а я вот стал Степаныч.

Высокий авторитет он завоевал сразу и навсегда.

По любому несогласию или затруднению с задачкой звучало:

А Степаныч так сказал, спросим у Степаныча, спорим, что тут даже Степаныч задумается.

И Степаныч задумывался, и решал, и иногда минут двадцать сидел, уставившись в потолок, над особо каверзной задачкой, подсунутой ему из учебника Моденова для поступающих на мехмат МГУ, и никто не шумел, все сидели тихо, ждали, иногда вдруг кто-то подскакивал и говорил:

- А если так... и предлагал решение. И Дима слушал, и, обладая способностью мгновенно схватывать чужую мысль, или отвергал, объясняя, что никак это не пройдет, или развивал дальше, и вот уже все были причастны к тяжкому труду решения задачи.

Придя в школу не по позыву души, а за куском хлеба, ради того, чтобы заработать этот кусок не тяжким трудом, разгружая ящики с провизией и напитками в продовольственных магазинах, а более привычным трудом интеллектуальным, преподавая математику, Дима был уверен, что ему будет тоскливо, что говорить одно и то же изо дня в день скучно, что рутина его затянет, но при этом он никак не учитывал того разнообразия, которое вносили в процесс обучения обучаемые.

Оказалось, что если кое-что улавливали с первого захода, и отвечали бойко, и вопросы были по существу, то другие разделы алгебры шли с трудом, и приходилось искать способы наглядного, доступного изложения материала, чтобы он утрамбовался в головах учеников.

При опросе Дима, часто видя затруднения отвечающего, винил себя за плохое объяснение, и посадив ученика, заново объяснял. Если же ученик был слабый, и не уловил того, что остальные уже усвоили, Дима не тратил время класса на одного, а обращался к кому-нибудь из тех, кто посильнее (проведя пару поголовных опросов, Дима быстро выяснил, кто есть кто) и просил помочь:

- Проясни человеку ситуацию, - говорил он.

Несмотря на математический класс, сильных в классе было четверо, трое ребят и девушка, и Диме приходилось себя всё время одергивать, чтобы не вести занятия на уровне только этих четверых, что ему самому было интереснее.

4

Через полгода преподавания в школе Дима заметил, что изменился. Работа стала занимать много места в его жизни, заполнять мысли: мозги, привычные жить в ритме постоянного умственного напряжения, получив своё, успокоились, и постепенно страхи, которые мучили его всё это время и заглушались лекарствами, если и не отошли в прошлое, то, во всяком случае, заметно уменьшились.

Он спокойно ходил вечерами по темным, плохо освещенным улицам города, где скорбными вопросительными знаками стояли фонари с разбитыми лампочками, некому было ни вкрутить лампочки, ни даже произвести их, население было занято выполнением продовольственной программы и борьбой с пьянством, и перестройка разгулялась по стране, и модно стало, круша старые ценности в моральном смысле, заодно и ликвидировать и материальные: разбить стекло в окне, разрезать сидение в электричке, запустить камень в лампочку всё ещё нахально горевшего фонаря, случайно сохранившегося с Брежневских застойных времен.

Улицы и дворы скудно освещались только светом из окон, но сейчас, когда ходить по темному городу стало реально опасно, Панин излечился от своих мнимых страхов.

Ему уже не мерещились существа, кравшиеся за ним, и успевавшие спрятаться за углом дома, в нише, или за тем же фонарем, когда он поворачивался. Да он теперь и не поворачивался, и крепко спал, не испытывая никакой паники в светлые полнолунные ночи.