Шум бури (СИ)

Когда вой ветра и вой волков сливаются, то от страха корни сердца дрожат до основания.

Только в Сибири бывает такая зима. Нигде на земле нет такого леса, как знаменитая на весь мир тайга. Кто изведал на себе сибирскую зиму в тайге, тот никогда её не забудет. Те места не изобилуют людьми, но там много сосланных людей, которых прокляла судьба, которых время согнало с родных мест, у которых разрушена семейная жизнь. Кого там только не увидишь? Русских, кабардинцев, татар, евреев, осетин, грузин, чеченцев и ещё много других. Живут они среди тёмного леса, откуда сбежать невозможно. Надёжно охраняют сосланных охранники. Если посмотреть, то у многих сосланных их белые усы достают до пояса, однако срокам их заключения не видно конца.

Каких только песен не поют сосланные. Поют длинные и грустные, короткие и весёлые. В холодные и тоскливые вечера их песни, как гром, гремят из окон тюрьмы. Они так западают в сердце, что слушая их, у человека застывают слёзы на щеках.

На одних арестантах кандалы, за другими прочно запертая дверь, третьих сверлит холод карцера, но всё равно их сердца не покрывает ржавчина, не пристаёт плесень. У кого-то срок заключения три года, у кого-то пять, у кого-то десять, у кого-то двадцать, а кто-то будет пребывать в тюрьме вечно, пока будут видеть его глаза, пока будет стучать сердце, совершив последний удар. Сосланных терзают дни их жизни, они мечтают о свободе, стремятся к свету, к борьбе, но их крылья не подчиняются им. Не в силах они разорвать тяжкие цепи. Многие сюда попадают детьми, делая первые шаги в жизни, и здесь проводят остаток своих дней. Однако, нет у них чувства страха, они не скулят и не плачут, как другие. Когда им удаётся собраться вместе, то их песня летит далеко, проникая в таёжный лес. У них совсем другие песни, как и жизнь их.

Песне арестантов свободно вторят звон кандалов и скрип ржавых цепей. Их жизнь растаптывает грязной подошвой сапога бесстыдный охранник...

День подходит к концу.

Ночь накрывает тёмными крыльями лес...

Сидят в тюрьме арестанты, сбившись в кучу. Слышен тайный разговор...

Лишь только с улицы доносится шум, арестанты тут же вскакивают с мест и устремляют свои взоры на дверь... Открывается дверь.

Входит одетый во всё чёрное, высокий, худощавый человек с звериным взглядом, который начинает ходить по углам, обыскивая арестантов. Кому даст тычок, на кого прикрикнет, кого-то ударит сапогом, не скупясь на обидные оскорбления.

Даже если цепи прочно сковывают руки, даже если арестанты сидят смирно, он всё равно находит повод для придирок. Его приход, подобно волчьему вторжению в кутан, заставляет вздрагивать арестованных. Нет таких, кто не смотрит на него, кто не боится его.

В последний раз он шарит глазами по углам; осмотрев всё, уходит обратно, и слышится снова лязг замка в двери. Возобновляются разговоры, кто говорит о побеге, кто о свержении царя... Есть и те, которые всё время в углу играют в карты. Арестанты разные, и каждый занят своим делом, подходящее ему по нраву и по уму. Говорят в углах, говорят тихо, говорят тайком, но всё равно понимают друг друга.

В длинном помещении в углу сидят двое мужчин и ведут тайный разговор. Один из них всё время машет руками и таким образом растолковывает свои слова. Говорят, но постоянно поглядывают в сторону людей, а уши у них направлены на дверь.

- Завтра, завтра...

- После обеда, тогда лучше будет.

- Только... никому... ничего!

- Не беспокойся из-за этого, не бойся.

Они опять бросили взгляд в сторону людей. Затем встали и разошлись по своим местам.

Арестанты поодиночке и парами ложились на солому, закутываясь в лохмотья. Между тем донеслось:

- Разве не пора? Почему не ложитесь? Ложитесь скорей!

Группы людей распались, и все улеглись на солому. Тюрьма затихла... Прекратился шум внутри, свет погас.

Ходят вокруг тюрьмы охранники. Под их ногами скрипит сибирский снег. Время от времени ветер начинает выть у стен тюрьмы и внезапно замолкает...

Лежат, объятые сном, арестанты. Ночь затихает совсем. Порой из каждого угла большой тюрьмы обращаются друг к другу охранники, и тогда ветер приносит: "Ге-ге-гей!"

Глава четырнадцатая

"... Здесь... здесь... здесь!.."

У дверей тюрьмы стоял толстый жандарм, держа в руке бумагу, и обращался к арестантам. Кого он называл, тот кричал: здесь!

Когда солнце чуть взошло, тогда жандарм закончил проверку арестантов. Пригладив усы, он ушёл на своё место. Арестанты шли по одному, по двое, а охранники вели их на работу. Ссыльную работу выполняли по законам ссыльных.

Те двое, что вчера что-то замыслили, тоже шли на работу; копать землю в большом овраге.

Думы о семьях и тяжкая жизнь ссыльного тянули жилы из сердца, и у обоих лица были бледными, как ситец. На белом лице чёрные волосы виднелись далеко. Ещё нагляднее белизна лица показывала горечь сердца, печаль сердца. Переглянувшись, оба тяжело вздохнули и стали отдыхать в овраге. Жандарм стоял над ними и внимательно наблюдал. Если кто из работавших, устав, садился отдохнуть, то охранники тут же поднимали его на ноги.

Любая работа тяжела, а ссыльная жизнь многим добавляла болезнь лёгких. Некоторые во время работы испускали дух.

Сегодня тоже работали двое ссыльных. Один день был похож на другой, с какой стороны не посмотри. Время от времени ссыльные встречались взглядом, и тогда оба начинали смотреть на охранника.

Охранник стоял на высоком месте и размахивал толстой плетью, которой погоняют свиней, над теми, кто садился передохнуть. Когда его взъерошенные усы начинали тянуться к небу, тогда он принимался бранить арестантов. У охранников сформировалась устойчивая привычка коротать свои однообразные дни пустой болтовнёй. Принудив арестантов браться за работу, они собирались в кучу, начиная вести разговоры, и день проходил быстрее. Каждый говорил о том, как он отличился на службе, какие чудеса совершил. Ведя эти разговоры, они вертели плетьми, как собачьими хвостами.

- Вот я, - сказал один из них, - ещё помню, как однажды отсюда сбежали трое мужчин. Тогда была отвратительная ночь, и снег лепил глаза. Никуда нельзя было выглянуть, стонала буря. Весть разнеслась мгновенно, как выстрел пушки. Мы зажгли старые пучки трав и целой сотней пошли искать их вон по тем оврагам. Искали беглецов до самой полуночи, но безрезультатно. Сердце мне подсказывало, что нам их не найти, но возле одного сугроба я увидел большое дерево. Посмотрев на снег, заметил свежие следы. Пустились мы по этим следам и догнали беглецов. Хорошенько отходили их плетьми и доставили обратно на место.

В разговор вступили и другие, но все говорили об арестантах. Не было у них другой темы, да и не скучно им говорить об этом... Двое ссыльных встретились глазами и подмигнули друг другу. Они медленно, как будто по своей нужде, направились в лес.

- Ну, теперь наше мужество, и мы сами.

- Разговоры ни к чему, нужно бежать сколько есть мочи, - ответил второй, и оба ускорили шаг. Бежали, оглядываясь назад. Им были знакомы дороги, и они бежали по безопасным местам. Беглецы направились к ближайшему русскому селу, время от времени оглядываясь назад. Солнце стало заходить. Они вдвоём добрались до этого села, но бежать уже сил не было.

На окраине беглецы присели отдохнуть возле копны сена. Они дышали учащённо, как охотничьи собаки, и дыхание их было слышно далеко. Через какое-то время из крайней избы к ним вышел один мужчина и принёс воды. Когда те выпили, то он присел возле них, и завёл разговор.

- Значит, вырвались, да? - спросил он, доброжелательно глядя на них.

- Пока не знаем, - ответили беглецы, с недоверием поглядывая на него из-под шапок и бровей.

- Ладно, хорошо, я доставлю вас до места, но...

- Да будет на нас твоя милость, если ты нам сумеешь помочь, - сказали ему оба в один голос. Тот ничего не ответил, но по лицу его было заметно, что он впал в раздумье.

Беглецам сомненья грызли их сердца: "Он что-то вынюхивает. Может убить нас хочет? Что делать?"