Великий тес

— Скота не видно! — похрустывая окатышем, присел рядом с атаманом десятский Дружинка, стал натягивать на босые ноги непросохшие бахилы. — Тунгусы, наверное, дымокуры жгут.

Федька тоже начал одеваться, показывая подначальным людям, что привал закончен. При этом ворчал себе под нос:

— Браты юрту ставят на видном месте, чтобы никто не подошел незаметно. Тунгусы забьются в чащобу — не отыскать.

Казаки двинулись дальше. Бурлаки громко переговаривались, что тропа под яром становится все шире и глубже. Вскоре среди камней они увидели явно русскую ложку с обломленным краем.

Не прошло и часа, первый струг остановился возле небольшой заводи. Здесь на окатыше сохла берестяная лодчонка, сделанная по-русски. Вверх поднималась тропа, укрепленная тёсом и кольями. А под самым яром была приоткрытая дверь землянки.

— Что это, атаман? — указал Федька. Люди Дружинки подвели второй струг. Иван перекинул через плечо ремень сабли, сунул за кушак топор, стал подниматься по тропе и с каждым шагом все ясней чувствовал, что за дверью кто-то есть.

Он осторожно заглянул в темную землянку, укрепленную изнутри бревнами. Напротив входа был поставлен большой восьмиконечный крест, под которым тлел огонек жировика. Что-то шевельнулось, и Похабов слегка отпрянул. К нему обернулся старец с длинной бородой и волосами, свисавшими с плеч.

— Это ты, Иван? — спросил так буднично, будто они недавно расстались.

— Я! — изумленно ответил Похабов.

Старец степенно поднялся с колен, шагнул к нему, застывшему с перекошенным лицом.

— Ты кто? — прошептал срывавшимся голосом. — Откуль знаешь меня?

Старец, жмурясь, вышел на свет. Иван вгляделся в его просветленное лицо и ахнул:

— Герасим?

— Узнал! — ласково проворковал монах.

— Тимофей, енисейский старец, упреждал, что встречу тебя.

— Вот я и жду! — тихо рассмеялся отшельник.

— А что ждешь-то? — с недоумением спросил Похабов. — Помирать пора или что?

— Ну, захотел, так сразу и помереть? — ласково улыбнулся Герасим. — Сперва сруби город.

— Благое дело! — отозвался Иван. — А кто велел его рубить?

— Господь! — монах возвел к небу светлые глаза и перекрестился.

— Бог-то Бог, — замялся Иван. — Сам знаешь. Бог старца Тимофея вразумил, где быть городу. А он двадцать пять лет царского указа ждал. — Иван спохватился, опять вспомнив о старце: — Тебе он велел кланяться, передать его благословение и сказать, что помрет. А ты чтобы после его кончины к тобольскому архимандриту съездил.

Герасим всхлипнул крестясь, низко поклонился на восход. Губы его шевелились в беззвучной молитве.

— Он, отче Тимофей, благословил нас проповедовать Слово Божье среди инородцев, промышленных от греха удерживать. Его молитвами жив.

— Люди мои там! — Иван рассеянно кивнул вниз, на реку. А сам все думал о сказанном про город.

Он стал спускаться впереди монаха. Казаки и охочие, увидев старца-постника в кожаной рясе, охнули, замерли с вытянутыми лицами. Иные попадали на колени.

— Прости, Господи! — взревел Федька Говорин со слезами.

Савина стояла с выпученными глазами, разинутым ртом и все отмахивалась от видения ладошкой, как от назойливой мухи.

— Черный дьякон Герасим! — успокоил спутников Похабов. — Как нынешнего царя на Москве посадили, лет уже тридцать, мы с ним в одной келье Троицкого монастыря были узниками. Вместе в Сибирь шли до самого Енисейского. Эвон где встретились!

— Помер царь Михайла! — тихим голосом объявил монах. — Нынче сын его правит! А Тобольск сгорел.

Казаки и охочие истово закрестились. Иван оглядел крутой берег. Место было неподходящим ни для панихиды, ни для стана.

— Живешь-то здесь ли? — спросил монаха, кивая на дверь землянки. — Поговорить бы да душами очиститься, другой год без исповеди и причастия.

— Зимовье у меня на острове, — указал на дальний берег монах. — Вверх по притоку с полверсты. Ночуйте. Там и поговорим. А причастить

Святых Таин не могу. Ермоген антиминс забрал. Да и не по чину мне это таинство.

Иван махнул рукой, приказывая спутникам подняться выше по течению реки, чтобы переправиться к притоку. Сам сел за весло верткой берестянки. Герасим осторожно уселся впереди него. Лодчонка в два весла легко заскользила по глади реки. Течение сносило ее к пологому берегу.

О многом хотел рассказать Иван товарищу своей глупой юности. О том, что вышел в чин сына боярского, тот уже догадался. Вспомнил про царя, от которого оба претерпели наказание, спросил:

— Михейка-то отчего помер?

— Хворый был, — коротко ответил монах, подгребая к берегу. — Хворал-хворал, да и прибрал Бог.

— Давно?

— Нынче!

— А ты откуда узнал раньше нас?

— Сороки весть принесли! — с ласковой улыбкой, как к несмышленому юнцу, обернулся к нему Герасим. Прытко выскочил на берег из ткнувшейся в песок лодки. Видно, переправа была для него делом привычным. Взялся за бечеву, путано брошенную в носу.

Два струга с другого берега начали переправу. Равномерно вздымались и опускались весла. Тяжелые суда сносило быстрым течением, но пристали они к устью, где их поджидали монах с сыном боярским.

Казаки вертели головами по сторонам, с любопытством разглядывали незнакомые места. Герасим весело пояснял:

— Рыбы здесь много. Лето жаркое — все растет. Господь не оставляет. И братские люди, и лесные часто здесь бывают, промышленные каждый год мимо проходят.

— Вот куда воровской тёс ведет! — строго сдвинул брови сын боярский, оглядывая казаков. — То-то промышленные зачастили вверх по Ангаре, к мунгалам!

Струги и берестянка были проведены набитым, прорубленным бечевником вверх по притоку и переправились на остров. Услышав шум, из избенки выполз немощный старик. Лицо его было сморщенным, как сухой гриб, два белоснежных клока волос свисали по ушам, сплетались с редкой и длинной бородой. Глаза старика сияли беспричинной детской радостью.

— Мой давний спутник! — с теплом в голосе указал на него Герасим. — Из промышленных людей, тоже по благословению старца Тимофея.

— Тебя как звали-величали, дед? — зычно, как глухого, окликнул его Похабов. — Я старых енисейских всех знал.

— Был Михейкой Омулем, — охотно ответил старик. — Гулял, грешил много. Давно это было.

— Так ты же совсем ветхим с Пеидой уходил. Лет уж двадцать прошло? — удивленно уставился на него Иван. — Еще не помер?

— Живой! — с гордостью заявил старик, выпячивая тонкие морщинистые губы маленького и беззубого рта.

Разглядывая его, как диковинного зверя, Иван понял, что Пантелея Пенду он давно не помнит. Старик привычно подхватил котел, хотел идти к реке за водой.

— Мы сами! — загалдели осмелевшие служилые. — Огонь разведем и ужин сгоношим.

Пока они готовились к ночлегу и отдыху, Герасим повел Ивана на свои огороды.

— Слышал про Ермогена! — говорил на ходу. — Не так далеко ушел. Господь и его остановил, наложил тягло святить землю. А я полжизни уже здесь. — Оглянулся с любованием на протоку, на устье. — Иной раз вздремну за молитвой и вижу город. Колокола звонят. Люди тамошние, которые еще не родились, переговариваются. Но эдак неясно, как журчание ручья. Похабовых вспоминают.

Брат твой, Егорий, проходил здесь с женкой, с детьми, со скотом. Я звал его остаться! Не послушал он меня. Теперь ты пришел! — пристально взглянул на Ивана.

Похабов пожал плечами, снисходительно усмехнулся:

— Город — не балаган! Чтобы строить, наказ старших воевод нужен, а то и государя. Да и не на всяком месте города строят.

— Здесь-то и есть самое место городу! — чуть повысив голос, заспорил скитник. — Прежде недалеко отсюда мунгалы ясак собирали. Ярмарки бывали. Промышленные люди отсюда во все стороны ходят: за Ламу — Иркутом и Ангарой, на Лену — степью. Их здесь с каждым годом все больше. А скот нынче пасет в округе один князец Яндоха. Грабят его каждый год. Добрый князец, к нашей вере тянется.

— Передам воеводе! — пообещал Иван. — Если промышленные ходят беспошлинно, надо острог ставить!.. Ты про брата моего заговорил! — вскинул виноватые глаза. — Давно ли был здесь? Куда ушел?