Великий тес

Кони расступались, пропуская путников. Пахнуло в лица кизячным дымком. Завиднелось его веретено на сером холме, выбитом копытами. Показался рубленый братский гэр в шесть стен с плоской крышей. Залаяли собаки.

Из избенки вышли двое в долгополых шубах. Долго приглядывались к приближавшимся людям, затем вскарабкались на оседланных коней, зарысили навстречу.

Мартынка поприветствовал их по-братски, залопотал, сдирая сосульки с редких усов:

— Пусть множится ваш скот.

Казаки с белыми от куржака бородами и ресницами приветливо кивали. Двое ни взглядом, ни словом не показали, что поняли пришлых, глядели на них тупо и равнодушно.

— Бояркан где? — начиная сердиться, спросил Похабов. Распахнул шубу, похлопал рукавицей по золотой пряжке шебалташа.

Удерживая пугливых коней, двое подъехали ближе, уставились на золото, затем развернулись и пустили лошадей галопом в сторону от жилья.

— Ясыри? Или братские рабы! — пожал плечами Похабов, запахнул шубный кафтан и указал на избу, над которой весело курился дым.

По перекопыченной, поскрипывавшей под ногами земле вперемешку со снегом казаки приволокли к жилью нарты, развязали смерзшуюся бечеву, которой были приторочены котлы и пищали.

Двери в хижине не было. Иван откинул тяжелый войлок, пригибаясь, вошел под низкий кров. В середине хижины, без дыма, грудой раскаленных углей ярко тлел очаг. Было жарко. У огня сидели старик со старухой. Возле стены огонь высвечивал лица двух женщин. Стараясь быть приветливым, сын боярский содрал с усов лед, сипло поприветствовал жителей.

— Сайн! — тихо и коротко ответил старик.

— Мы идем к Бояркану с миром! — по-бурятски сказал Иван. И добавил: — Замерзли!

Из-за войлочного полога в жилье протиснулись еще четверо казаков, прислонили к стене пищали с белым узором инея на стволах. Иван сбросил шубу, распахнул суконный кафтан, присел возле очага. Старуха боязливо отодвинулась. Казаки раздевались, не дожидаясь приглашения, тянули руки к огню.

Как ни были неприятны хозяевам гости, старик, не оборачиваясь, тихо гыркнул, женщина, сидевшая у темной стены, передала на руки старухе ребенка, вышла из жилья и вернулась с котлом, набитым снегом, повесила его над огнем. Старуха одной рукой стала подкидывать кизяк на угли.

Куда ускакали мужики, старик не знал.

— Неизвестно с кем вернутся! — бросил на атамана тоскливый взгляд Мартынка.

— Всякое может быть! — буркнул Иван, расправляя оттаявшую бороду. — В избе, да с аманатами взять нас трудно. В ночь выставим караул. По жребию.

— А у меня как раз кость завалялась! — весело блеснул глазами Агапка. Борода его свисала грязной ледышкой. Нос был красен, лицо обветренно. Беззаботно выдержав пристальный и угрожающий взгляд Похабова, он бесстыдно оправдался: — Кто-то обронил. Я — поднял! На тебя, что ли? — бросил обточенную кубиком кость в шапку.

Казаки повеселели, придвинулись к нему. Куда делась въевшаяся в лица многодневная усталость. Похабов начальственно покряхтел, но отбирать кость не стал. Вынул из шапки жребий. Захохотали казаки. Ему выпала самая незавидная смена среди ночи. Весело, без спора, разыграли другие караулы. Затем Иван молча и властно забрал кость.

Казаки оттаяли хлеб. Хозяева сварили мясо, вывалили его на деревянное блюдо и придвинули гостям. Старик тяжелым, неумело выкованным ножом отрезал первый кусок для пробы и долго жевал, беззубо сминая набок морщинистую челюсть с пучком седых волос на подбородке.

Наевшись, казаки стали стелить одеяла и шубные кафтаны у входа в бревенчатую юрту. После холодных ночевок предвкушали отдых под кровом.

Среди ночи беззлобно залаяли собаки. Казаки перестали храпеть. Иван выглянул из-под полога. Ярко светила луна, стадо бычков подошло к жилью, возмутив собак. Отогнав его, они стихли. Похабов опустил полог, примял обледеневший войлок, чтобы не дуло. Подойти к жилью бесшумно не смогли бы и хозяева.

Всадники показались до полудня, когда тусклое зимнее солнце в студеной дымке вскарабкалось на два своих круга. Ехали они рысцой, чуть привскакивая в седлах. Их было семеро. Пятеро рысило с заводными лошадьми в поводу. Из-за их спин крест-накрест торчали луки и колчаны со стрелами.

Несмотря на поздний час, хозяева спали под толстыми одеялами. Жилье выстыло. У порога из-под полога намело снежный сугроб. Казаки стали одеваться и раздувать очаг.

— Мартынка — со мной! — приказал Похабов. — Остальным быть в избе. Схватятся за луки, дадите залп!

Опоясавшись саблей, Иван вышел навстречу всадникам. Те остановили коней с заиндевелыми мордами. Собаки смущенно вертелись среди людей и лошадей, не зная, на кого лаять. Братский мужик в овчинном тулупе и лисьей шапке сказал по-тунгусски:

— Бояркан ждет! Его люди варят мясо.

Кони в поводу были под седлами. Привели их явно для гостей. Похабов, не приметив опасности, велел защипнуть фитили, приторочить к седлам мешки с хлебом, ружья и одеяла. Взялся за уздечку коня, тот боязливо отпрянул, захрапел, перебирал копытами на одном месте и подергивал шкурой на боках.

Пять молодцов, не слезая с лошадей, насмешливо наблюдали, как казаки садились в седла. Двое вчерашних мужиков с чувством исполненного долга расседлали и отпустили своих лошадок, ушли в жилье.

Попрощаться с гостями вышел старик. Он по-хозяйски приставил нарты к стене, полозьями на солнце. Перед уходом Иван одарил его бисером.

Когда солнце поднялось на полуденную высоту и покатилось к ночи, всадники увидели селение из трех рубленых юрт и полудюжины войлочных. Всередине стояла просторная белая юрта князца. Ее стены до половины были забросаны снегом. У входа понуро перебирали копытами три коня под седлами. Неподалеку горел костер, остро пахло паленой шерстью.

Гостям указали на ветхую избенку из почерневшего, иссохшего леса. Из вытяжного отверстия в плоской крыше курился дым. Иван соскочил с коня, затоптался на месте, разминая затекшие, отвыкшие от верховой езды ноги, откинул войлочный полог указанного ему гэра. Из него вышла пожилая женщина в шубе. Жилье было пустым.

— Приехали! — окликнул казаков. — Сидите здесь, при оружии. Мы с Мартынкой пойдем ко князцу. Если что — пороху не жалеть!

К отряду приковылял немногословный балаганец в тулупе и лисьей шапке.

— Хубун ждет! — сказал коротко.

— Ну, Господи, благослови! — перекрестился на восход Иван Похабов, кивнул толмачу, поправил кушак, ощупал нож за голяшкой ичига.

Он вошел в белую юрту первым. Жарко горел очаг. Под кровом было тепло. Вдоль решетчатых стен ровными стопками лежали меховые одеяла. На них сидели три старика с длинными белыми пучками волос на подбородках. Рядом с князцом важно восседал шаман с бубном. Он был в легкой шубе, обшитой хвостами белок, соболей, горностаев, других животных. На голове — причудливого вида остроконечная шапка с ушами зверей.

У огня лицом к гостям сидел Бояркан. И он, и Иван впились глазами друг в друга, будто выпытывали, у кого что на уме. Много лет не виделись, а последняя встреча была короткой и недружественной.

Бояркан поседел. Опали пухлые щеки, по ним шрамами пролегли морщины. Опустились широкие плечи. Из-под халата подушкой выпячивал опоясанный живот. Личина на золотой бляхе шебалташа выглядела теперь много моложе, а то и вовсе не походила на голову нынешнего князца. Как показалось Ивану, глаза Бояркана оглядывали его грустно и устало. Наверное, князец тоже находил перемены в казаке.

За спиной Ивана послышался принужденный кашель Мартынки. Он и сам почувствовал, как от затянувшегося молчания напряглись у входа молодцы с саблями. К общему облегчению, Бояркан поднялся с подушек, слегка поклонился на закат и спросил:

— Ну, как здоровье царя? Не болеют ли жена и дети? Плодится ли скот?

Иван понял сказанное без толмача. Поклонился князцу, заговорил о царе просто, будто о Федьке, оставшемся в гэре:

— Жив и здоров, слава богу! Вся родня здравствует и тебе передает свои добрые пожелания!

— Не сердится ли царь, что мы сожгли его острог и убили его людей? — со скрытой насмешкой спросил Бояркан, и узкие глаза его хищно блеснули.