Дети Шини (СИ)

А она как ушла от нас, так спокойно пошла к себе, поела, посмотрела телек, а ночью у неё тромб оторвался. Представляешь? Типа просто тромб. Это я теперь уже знаю. Но как тогда я могла это знать? Как? А так, что никакой это не тромб, а темнота из кресла её забрала. А ты говоришь, "объяснить себе". Объяснить себе. Да не могу я этого объяснить.

- Круто, - с чувством произнес Амелин, продолжая успокаивающе гладить меня по голове. - И правда, мистика. Как у Сёминой, к которой сгоревший дядька приходил.

- Видишь, - я помахала перед его носом пальцем, - а ты мне не верил. Перетерпи, типа, Тоня, темнота - это приятно и всё такое. Приходим, уходим. Да к этому нельзя привыкнуть. К такому. Ужасу.

- А я и сейчас в мистику не верю, - ответил он спокойно, точно я ему какую-то фигню ненастоящую рассказала. - И твоя история меня ни капли не переубедила.

- Думаешь, я вру? - я с вызовом скинула его руку со своей головы.

- Я думаю, знаешь, что? - он собрал обе мои руки, положил их мне на колени и прикрыл ладонью, чтобы я перестала ими размахивать. - Что когда ты к кому-то сильно привязан, когда кого-то любишь, то волей-неволей чувствуешь, если с этим человеком происходит плохое.

Что всё сознание знающих друг друга людей или их души, я уж и не знаю, как это правильно назвать, они все взаимосвязаны, как если бы были вплетены в одну большую паутину.

То есть каждый человек - как бы центр этой своей паутины, и когда там, на каком-то её конце вдруг обрывается та или иная нить, то в твой центр приходит сигнал - извещение о том, что случилось. Ты же наверняка любила свою няню, раз она сидела с тобой целыми днями.

- Любила, - призналась я. - Но Сёмина-то не любила своего дядьку.

- Зато её мама его любила и почувствовала. А Настя просто поверила маме.

- Ну, знаешь, так это просто у тебя всё получается. Ниточка дернулась... сигнал пошел... реакция подсознания...

- Так наоборот же. Это ведь гораздо сложнее, - вдруг очень убежденно заговорил он. - Мистикой легко всё объяснить, и всё на неё списать. Это как с Петровым, когда всем проще поверить в призрака, чем в то, что это делает кто-то из нас. Я просто хотел сказать, что то, что люди способны привязываться друг к другу настолько сильно, что потом переживают чужую смерть - просто нереально круто.

И я сразу подумала о своих родителях, явлюсь ли я к ним, когда тут умру. Дернется ли у них какая-нибудь ниточка?

- Давай о веселом, - попросила я. - Просто сейчас ты меня немного грузишь. Извини.

И тогда Амелин спросил, знаю ли я данетку про чайку. Но я понятия не имела, что это вообще такое.

Оказалось, что это такая загадка, где для того чтобы её разгадать нужно задавать такие вопросы, на которые можно отвечать только "да" или "нет". И он стал рассказывать про мужика, который пришел в ресторан и заказал мясо чайки, а когда его попробовал, то вышел на улицу и застрелился. Вопрос - почему?

Я долго гадала эту ерунду, потому что уже вообще плохо соображала, выдвигала разные глупые предположения, и Амелин постоянно шутил над ними и надо мной.

В конце концов, совсем запутавшись и устав смеяться, я потребовала рассказать мне ответ. Оказалось, что когда этот мужик жил на необитаемом острове, то под видом чаек его друг скормил ему его пропавшую жену. Так что, случайно раскрыв истину, он был шокирован и покончил с собой.

- Хочешь, чтобы мы съели Герасимова? - к этому моменту я допила всё его вино и была готова смеяться над всем подряд.

- Зачем Герасимова? - сказал Амелин. - Можешь съесть меня. Жаль, что здесь нет крыс или летучих мышей, под их видом могла бы скормить меня и Герасимову.

- Фу, мерзко.

- Это просто так кажется. Стереотип. Говорят, человеческое мясо похоже на свинину. Хочешь, попробуй, - он поднес к моему лицу ладонь. - Я ничем таким не болен. Честно.

- Придурок! - я с силой пихнула его так, что он чуть было, не свалился со стола.

- Раз так, - сам спрыгнул вниз и потянул меня за ногу. - Тогда я съем тебя.

И мы стали гоняться друг за другом и просто беситься в кромешной темноте, потому что фонарик остался в бильярдной. Не знаю, откуда ещё силы взялись. А когда, наконец, нервное напряжение начало спадать, обессилев, свалились на старый диван в комнате с Килиманджаро.

В голове был уже сплошной туман, а в глазах пелена. И мне вдруг стало страшно любопытно, как мы умрем. Будем ли постепенно худеть, а потом заснем навсегда? Или, если пить всё время вино, то можно ещё продержаться какое-то время. Хотя Амелину это всё равно не поможет, потому что от вина он умрет ещё быстрее. О чем я его так прямо и спросила.

Но он сначала ничего не ответил, как обычно делал, когда ему не нравились вопросы. Вместо этого взял мои руки в свои и принялся растирать мне пальцы, точно это отвлекало его от плохих мыслей. А когда я настойчиво повторила вопрос, неожиданно запел. Тихо, хорошо и печально.

"Никому не доверяй наших самых страшных тайн. Никому не говори, как мы умрем. Мы лежим на облаках, а внизу бежит река. Нам вернули наши пули все сполна".

И вдруг, происшедшее с нами мне перестало казаться фильмом. Ведь, люди, с которыми случается нечто плохое, никогда не ждут плохого, они всегда думают, что это не их история, что самолет не упадет, корабль доплывет, а кирпич из окна свалится не на их голову. Всё, конечно, бывает, но только с кем-то другим.

Однако пропавшие Дети Шини и в самом деле стали пропавшими. И просто мы были маленькими и беспомощными. Так хотели сбежать от своей необъяснимой тоски, слабости и неприкаянности, что в итоге добежали.

"Когда я умру - я стану ветром и буду жить над твоей крышей", - вкладывая всю душу, запела я, чувствуя себя совсем пьяной и едва сдерживая слёзы.

- Только не это, - воскликнул Амелин в ужасе и попытался зажать мне рот. - Тоня, ты желаешь мне самой мучительной смерти?

Но мне действительно было настолько тоскливо и горько, что только песня могла выразить эту невероятную, щемящую безысходность в моей душе, так что остановить меня в этом страстном эмоциональном порыве, вряд ли у кого-нибудь получилось бы.

"Когда ты умрёшь, ты станешь солнцем, И всё равно меня будешь выше",- с чувством продолжила я, отдирая его руку.

- Ах так, - с вызовом заявил он и громко, мстительно запел в ответ: "I gotta bulletproof heart. You gotta hollow point smile".

Отвратительное, рубленное, деревенское произношение, и если бы кто-то специально пытался так исковеркать английские слова, то у него никогда бы так убийственно не получилось. Как металлом по стеклу.

Я закрыла уши ладонями и почти закричала: "Только ты не будь пока солнцем, слышишь, я буду петь тебе песни с крыш".