Дети Шини (СИ)

- Про колбасу лучше не напоминай.

- Где же вы были целую ночь?

- Да, ну, - он так махнул рукой, что велосипед опасно покачнулся, - эти тётки-продавщицы, когда узнали, что нам обратно ехать, пожалели и пригласили к себе.

- И что, неужели не покормили?

- А ты не знаешь Якушина?

- Что же на этот раз?

- Короче, там работают три бабы. Мать с дочерью и ещё какая-то их родственница. Та, что дочка, молодая девчонка, года на три нас старше, так прям, на Якушина и запала. А когда её мать узнала, что мы из Москвы, тоже резко подобрела.

Но тот как баран уперся, что, мол, это нехорошо, что вы тут сидите и нас ждете, а мы по гостям ходить будем. В итоге, после долгих препираний с продавщицами, стало ясно, что ехать назад уже вообще без вариантов, поэтому пришлось всю ночь провести с каким-то Анваром в круглосуточной палатке, куда нас эти продавщицы пристроили.

- Мне иногда кажется, что он с другой планеты, - сказала я. - Вроде бы правильно всё делает, но почему это выглядит странным?

- Знаешь, а я его понял, - доверительно произнес Герасимов. - Вот мы тогда в палатке сидели, болтали и до меня вдруг дошло. Я бы, конечно, так не смог. Один раз нашел на улице телефон, вернул хозяйке, так она даже спасибо не сказала, а глянула так, будто это я его и украл. Нет уж, добренькими делами я зарекся заниматься.

- Ой, Герасимов, кому ты рассказываешь? Я своими глазами видела, как ты той бабке чокнутой в электричке билет купил.

- Забудь, - веселым голосом отозвался Герасимов. - Не было такого.

- Хорошо, - охотно согласилась я, потому что про другое мне было интереснее. - Так, что же ты про Якушина я понял?

- Что это у него комплекс такой.

- Какой ещё комплекс? Чего ты выдумываешь?

- Ну, я не знаю, как там это правильно называется. Неполноценности или вины.

- У Якушина комплекс неполноценности? - Герасимов меня прямо-таки рассмешил. - Ты бредишь.

- А ты знаешь, что у него мама инвалид?

- Ну.

- Из-за него, между прочим. Ну, то есть как бы из-за него. Родила и стала инвалидом. В общем, Якушин уверен, что из-за него. И вся его семья так считает. И папаша, и брат. У них с братом одиннадцать лет разница. И они Сане постоянно рассказывают, как им раньше хорошо было, пока он не родился. Если честно, я бы тоже напрягался. Мой отец хоть и бесится, но я знаю, что любит.

- Это тебе Якушин прямо так сам и рассказал?

- Ну, не прямо так. Там просто в палатке телек маленький был, и мы смотрели. А когда кино закончилось, программа какая-то началась про театр. Анвар быстро её переключил.

Но Якушин попросил вернуть, а потом сказал мне, что его мама раньше тоже играла в театре и была хорошей актрисой. И что его отец увидел её на сцене во время спектакля и влюбился. Ну и слово за слово, начал про все их семейные дела рассказывать.

Про брата, который в свои тридцать диссер защитил, и которым родители жутко гордятся, потому что он умный и серьёзный.

Про то, что они постоянно удивляются, как в семье могут быть такие разные дети, про то, что у них действительно с братом ничего общего, из-за возраста и из-за того, что старший его недолюбливает.

Потому что с самого детства винит в том, что стало с матерью. А отец, хоть этого не говорит, но тоже так думает. Якушин один раз краем уха даже слышал, как тот говорил с кем-то по телефону и сказал, что если бы Люся сделала тогда аборт, то всё сложилось бы по-другому.

Короче, я так понял, что Якушин сильно запаривается тем, что не может ничего исправить, вот и сходит с ума по-своему. Теперь же ко всему этому добавилась ещё и Кристина. Но я тебе ничего не рассказывал. Договорились?

- Конечно.

Мне стало очень грустно и жалко Якушина, ведь на самом деле он же ни в чем не виноват, и родители должны понимать это. Он вообще, может быть, в сто раз лучше своего брата и отца вместе взятых.

И тут я вдруг поняла, что имела в виду Кристина, когда жалела его, и почему он тогда стал на неё ругаться. А ещё, почему он так старательно ухаживает за матерью и мне стало ещё тоскливее.

Наконец, Амелин принес керамзит, и мы смогли пройти в следующую комнату, но за ней коридор неожиданно закончился.

Вернулись к "Килиманджаро", чтобы обследовать правую сторону. Но Герасимов со словами "скоро приду" вмиг исчез вместе с фонариком, и нам пришлось его несколько минут ждать. Поставили свечку на пол, сели в разные концы дивана.

Я думала о Якушине, а Амелин слушал свою музыку и шепотом подпевал "We were never alive, and we won't be born again. But I'll never survive with dead memories in my heart". И этот беспросветный трагизм просто добивал. Как сейчас такое можно было слушать? После всего, что случилось, находясь в таком отчаянном положении?

Я попросила вырубить эту хрень. Он безропотно выключил, демонстративно натянул капюшон, закрыл лицо ладонями, пригнулся к коленям и замер.

И это вышло у него так показушно, словно я какой-то там вредный доставучий родитель, который бесконечно пилит и выносит мозг нравоучениями. Очень неприятное отношение. Да и с какой стати?

Попыталась прояснить ситуацию, сказав, что в голове не укладывается, как он мог не рассказать мне про Петрова. Но он молчал.

А потом добавила, что всегда знала, что никому верить нельзя и что кругом одни подлецы. И что вся их компания: Настя, Петров и он сам, моральные уроды. И что он вообще не имеет права изображать из себя обиженного, и что если бы мы не были заперты здесь, то я никогда больше в жизни с ним не заговорила.

Но он всё равно молчал, и это пренебрежительное игнорирование просто убивало.

Среди нас двоих пострадавшей стороной определенно была я, и именно я имела право не разговаривать.

Но даже на замечание о том, куда подевалось его бурное красноречие, он отвечать не стал, только поднялся с явным намерением свалить.

- Не вздумай уйти, - предупредила я. - Я не могу оставаться одна.

Он сел обратно и снова назло врубил "Dead visions in your name, Dead fingers in my veins, Dead memories in my heart!".

И только тогда до меня дошло, что это было демонстративное исполнение моего приказа "заткнуться".

Герасимов вернулся, бросил на пол рюкзак, достал из кармана бутылку вина и, как бы оправдываясь, сказал:

- Я устал и жрать хочу.

- А ты не думай, - неожиданно у Амелина прорезался голос. - Лучше представь, что ты сыт, и при любой мысли о еде тебя просто воротит.