Тэза с нашего двора

Гриша презрительно хмыкал.

— Я слышал, вы уже купили абонементы в кантри-клаб?

— Да. И трижды в неделю ходим в спортзал, плаваем в бассейне.

— Не рано ли? У вас ещё приличной мебели нет, и телевизор старый. Я себе позволил ходить в кантри-клаб только спустя десять лет после приезда.

— А я позволил сразу — и меня это радует и сохраняет чувство самоуважения.

Гришина жена Фрида играла на скрипке, она была очень маленькая и худенькая, высушенная, как сухарик для тюрьмы. Маня говорила: «На неё надо два раза посмотреть, чтобы один раз увидеть».

Гриша был очень обеспокоен количеством музыкантов, хлынувших в Израиль, видя в них реальных конкурентов для его жены.

Страна, и вправду, была уже переполнена музыкантами. Устроиться куда-нибудь в оркестр или в театр было невозможно, но каждый день прилетали всё новые и новые — со скрипками, контрабасами и роялями. Я знал семью из трёх пианистов, где каждый привёз свой рояль. Рояли заполонили весь салон, на них обедали, на них спали, под ними хранили одежду, потому что для шкафов уже места не было. Забегая вперёд, скажу, что благодаря такому наплыву музыкантов, спустя несколько лет в Израиле, почти в каждом городе, возникла своя консерватория и свой симфонический оркестр. Но это будет потом. А пока Фрида каждое утро спешила на репетицию какого-то маленького ансамбля, в котором она работала, и Гриша молил Бога, чтоб она там дотянула до пенсии.

Алик не очень любил своих соседей, но Алиса требовала, чтобы он не отваживал их от дома: Фриде она раз в месяц меняла причёску, а Гришу каждую неделю стригла — волосы просто выпирали из него, как будто его голова была тщательно унавожена.

Однажды Гриша пришёл мрачный и сообщил, что Фрида ушла от него к какому-то недавно прибывшему вокалисту, которому она сейчас аккомпанирует.

— Вот она ваша мораль, дети перестройки, — уводить чужих жён!.. — Гриша был возмущён, расстроен и ушёл, хлопнув дверью.

— Кто на неё мог позариться? Кто? — воздевала руки к небу Маня после ухода Гриши.

— Какой-нибудь слепой идиот, — предположил Алик.

Только Алиса была довольна:

— У меня появится ещё один клиент!

Была суббота — автобусы не ходили. Дани поймал такси и назвал Янин адрес — он ехал к ней извиниться за свою грубость.

Водитель, мужчина средних лет, в вязаной кипе, улыбнулся, услышав его акцент.

— Так я рад вашему прибытию, так рад!

— Чего это вдруг? — спросил Дани.

Водитель стал охотно объяснять:

— Непохожие вы на нас, и это здорово! Наблюдаю я за вами: стонете, плачете, жалуетесь, но цепляетесь за жизнь железной хваткой. Нам скажут «нельзя» — мы уходим, а вам скажут «нельзя» — вы справа попробуете обойти, слева, сверху перепрыгните, снизу подкоп сделаете. Вам советская власть всё время говорила нельзя — вот вы и научились. Сильные вы, твёрдые, как шампиньоны из-под асфальта. И образованные. Очень вы нужны Израилю, очень! Мы у вас многому научимся, а вы у нас. Богаче станем, понимаешь?..

— Если бы все так думали, — грустно произнёс Дани.

Водитель понял, о чём он.

— А ты на лилипутов внимания не обращай.

— Лилипутов? — удивлённо переспросил Дани.

— Да. У нас в Израиле много лилипутов, которые спокойно себе жили и работали по-лилипутски. А тут вы — большие и сильные, вот они и испугались, цепляют вас за ноги, чтобы не пускать. Но им ничего не поможет — ваш приход предсказан в Торе.

— И мой?

— Конечно! — уверенно ответил водитель и затормозил — они приехали. Пока Дани доставал деньги, чтобы рассчитаться, водитель повернулся и внимательно смотрел на него. Затем вынул из «бардачка» красный берет и протянул Дани. — Возьми.

— Что это?

— Мой берет десантника. Я его с собой вожу, как талисман. — Видя, что Дани собирается отказываться, добавил. — Бери, бери. Он тебе придаст смелости.

— Я итак не трус.

— Тем более — значит ещё свой берет заработаешь. Это там считали, что евреи только портные и бухгалтеры. А евреи — это, в первую очередь, солдаты. Жизнь заставляет!

Улыбнулся, сунул ему берет, и уехал.

Читатели, наверное, думают с упрёком: что ж это автор вводит в повесть всё новые и новые персонажи, а об обитателях старого одесского двора окончательно забыл?.. Нет, нет! Ни в коем случае! Я люблю этот двор так же, как и вы. Просто я ждал, когда там произойдут перемены и осядет пыль, поднятая колесницей перестройки. И дождался. И сейчас расскажу о каждом вашем знакомом и даже о тех, о ком ещё не рассказывал.

Итак, начнём с бывшей лифтёрши Виточки. Она эмигрировала во Францию: её давнишний любовник предложил ей свою склеротическую руку, своё прединфарктное сердце и свою роскошную квартиру в Париже. Готовясь к новой жизни, будущая новобрачная перечитала всего Дюма и Ги де Мопассана, раздала соседям все свои заграничные платья и туфли, расцеловалась с ними, произнесла «Селя ви!» и укатила к своему девяностолетнему жениху. Дошли слухи, что она, несмотря на материальную обеспеченность, устроилась в своём же доме лифтёршей, чтобы не терять квалификацию.

А Мефиль стал новым русским: они с Митей-самогонщиком открыли собственный киоск и взяли в партнёры приёмщика посуды Гиви Бодридзе. Тот откладывал для них бутылки от дорогих виски и коньяков, они их наполняли самогоном и торговали в киоске. Покупателей привлекали красивые этикетки, и торговля шла настолько бойко, что Митя не успевал пропивать заработанные деньги. Мефиль по-прежнему повязывал галстук прямо на майку, но теперь сверху ещё надевал малиновый пиджак. Он считал себя уже почти «миллионером», поэтому в его лексиконе появились новые слова: «дёбит-крёдит» и «инвестор». Теперь ему приходилось вести светский образ жизни, который заключался в том, что он ходил на различные поминки. Туда его приглашал компаньон Гиви, у которого было множество родичей и приятелей похоронного возраста. Больше всего Гиви любил посещать армянские поминки, объясняя: «Кормят хорошо, и покойника не жалко».

И на армянских и на грузинских поминках приходилось пить коньяк, который Мефиль так же ненавидел, как и кофе, поэтому тайком запивал его самогоном.

Муська тоже перестроилась: открыла массажный кабинет. Она по-прежнему приводила клиентов, которые делали то же самое, но теперь это называлось массажем.

Броня всё ещё откладывала свой отъезд к Диме: появилось много новых фирм, новых подъездов, всюду требовались уборщицы, и она не хотела терять такую выгодную работу.

А старуха Гинзбург улетела к дочери в Мюнхен. Она убедила всех соседей, что её отправляют в партийную командировку, и для достоверности ничего с собой не взяла, кроме партбилета и красного флага, чтобы там ходить на демонстрации.

Мэри Алая устроилась в парке, к руководству которым пришли деловые «перестроечные» ребята. Они организовывали там гуляния и фестивали и делали свои деньги из всего, что было под руками и под ногами. Например, купили и установили фонтан, который подсвечивался разноцветными прожекторами — это называлось цветомузыкой. Фонтан был отрекламирован, как Римский, деньги были отпущены по итальянским расценкам, но, как выяснилось впоследствии, приобрели его в Улан-Удэ. Когда включали воду, что-то где-то замыкало и вода била током — опускать руку в фонтан было смертельно опасно. Поэтому демонстрировали его только во время посещения парка иностранными делегациями — тогда вокруг фонтана расставляли с десяток мускулистых дежурных, которые не подпускали к нему соотечественников, спасая их от верного самоубийства. Тогда же привозили и переносной туалет, который ездил вслед за делегацией. Пускали туда только иноземцев по предъявлении паспорта, теперь уже спасая их от шока при посещении паркового общественного туалета.

Но это происходило в праздники и по выходным дням. А в будни — давали концерты для трудящихся. Мэри по два раза в день пела на открытой эстраде. Когда мусью Грабовский выходил из запоя, он подыгрывал ей на скрипке, и тут же, на заработанные деньги, возвращался к себе в запой. Поэтому, в основном, Мэри пела под фонограмму, которую пускали на полную мощность, чтобы слышалось во всём парке. Как большинство ныне популярных певиц, Мэри пыталась перекричать музыку и громко орала на публику. Вспоминался Некрасов: «Этот крик у них песней зовётся». У неё уже были свои постоянные слушатели: уборщица с чёрной повязкой на глазу, напоминающая старого пирата: охранник, который запирался в своей будке, чтоб не оглохнуть; три старухи, которые плохо слышали и каждые пять минут спрашивали, когда же, наконец, начнётся концерт; и один даун, пускающий слюни от восторга.