Тэза с нашего двора

— Для кого столько?

— Для себя, — ответил Лёва, и Морис брезгливо отодвинулся, представив, какой на нём должен быть слой грязи.

В течение всего дня Лёва вместе со Стёпой грузили в машину фрукты, овощи, мясо, сыры, консервы… Морис уже не скрывал своей враждебности: теперь он точно понял, что когда Лёва окончательно отмоется, он подожжёт его магазин и откроет свой собственный.

По радио предупреждали, что надо быть готовыми к обстрелу Иракскими ракетами и при воздушной тревоге немедленно перейти в специально подготовленную комнату, в которой все щели в окнах и дверях должны быть заклеены прозрачной плёнкой на случай химической атаки, и надеть противогазы. Плёнка продавалась на метры, но Лёва с Маней купили приблизительно с километр, свернули и пёрли этот рулон-бревно на плечах. Плюс к этому они купили ещё двадцать мотков клейкой ленты — семья была готова к испытаниям.

Комнату, выбранную для убежища, поручили герметизировать Стёпе. Он к этому отнёсся очень добросовестно: дважды прошёлся липкой лентой по щелям и трижды задраил плёнкой — окно стало не только газонепроницаемым, но и пуленепробиваемым.

Завершив герметизацию комнаты, Стёпа решил поднять боевой дух семьи — вытащил привезенную из Днепродержинска гармошку и стал петь бодрые, мобилизующие частушки в восточном стиле:

Марина в ожидании тревоги очень нервничала, поэтому, не останавливаясь, стирала всё подряд, сушила, гладила и снова перестирывала. Потом она устроила генеральную уборку и домыла полы до такого стерильного состояния, что ходить по ним было преступлением — на них следовало сразу лечь и оперироваться.

Маня на нервной почве беспрерывно жевала.

— У меня зуб на зуб не попадает. — жаловалась она и не лгала: у неё между зубами всё время торчал какой-нибудь бутерброд. — Где он взялся на нашу голову, этот бандит! — Маня ненавидела Саддама и была убеждена, что он — незаконный сын Сталина. — Мышигине! [4] — кричала она, когда Саддама показывали по телевизору. — Маньяк! Полоумный!..

— Говогят, все маньяки — очень сексуальны, — заметила Марина.

— До сорока лет и я был маньяком, — вздохнул Лёва.

Маня подошла сзади и нежно хлопнула его по лысине:

— Босяк!

Когда она стояла у Лёвы за спиной и две её огромные груди, как две наволочки с мукой, лежали на его плечах, у него подгибались ноги. Лёва напрягался и становился похожим на усатую кариатиду. Он хорохорился, но тоже нервничал, нафабрил свои будёновские усы, надел все свои медали и потребовал «наркомовские» сто грамм, как перед боем.

Когда ночью завыла сирена, произошла паника и неразбериха. Все спросонок, подхватив собаку Ляльку и кота Филю, бросились в комнату-убежище и стали натягивать на себя маски противогазов. У Мани это никак не получалось и она ругалась, что так «раскормила голову». Возникла проблема и с Лёвой: его будёновские усы под маской не помещались, а обстричь их он категорически отказывался. Поэтому Стёпа продырявил в его маске два отверстия и продел сквозь них Левины усы. А чтобы сквозь эти отверстия не проник газ, законопатил обе дырки липкой лентой. Сам же Стёпа от противогаза отказался.

— Плевать мне на его газы — я тридцать лет днепродзержинским воздухом дышал. У нас, если хотели кончить жизнь самоубийством, вместо газовой плиты просто открывали форточку.

Он достал гармошку и стал развлекать всех новой частушкой:

Где-то вдалеке взорвались две ракеты — два «Скада» советского производства.

— Не пугайтесь, ведь это же приветы с родины, — успокаивал Стёпа. Но все сидели испуганные, подавленные, похожие на фантомасов. Только дед Лёва в своей усатой маске был похож на лупоглазого кота. Каждый прижимал ухо к транзистору в надежде услышать русскую фразу, чтобы понять, что происходит снаружи. Перед самым отбоем собака Лялька, которая весь день объедалась вместе с Маней, устроила газовую атаку, но этого никто не почувствовал, кроме Стёпы, который теперь уже вынужден был надеть противогаз.

Потом был отбой. Прошёл страх и пришёл аппетит. Маня и Марина поспешно вынимали продукты из холодильника.

— Вот наш ответ Саддаму Хусейну, чтоб его лихорадка била об стенки собственного бункера! — произнесла Маня, указывая на накрытый стол.

Ответ был сокрушительный. Ели много, шумно, смачно, все, кроме Лёвы: он решил, чтобы не травмировать усы, пока противогаз не снимать, и только пытался всосать рюмку водки через фильтр.

Звонили родичам, звонили друзьям. Это была редкая возможность застать каждого дома. Потом смотрели репортаж из Москвы, где показывали Израиль в развалинах. Правда, развалины снимались в Ираке после налёта американской авиации, но смонтировано было вполне профессионально. Маня возмущённо прокомментировала:

— Если б у всех этих дикторов было столько здоровья, сколько правды в их репортажах, они бы до утра не дожили!

Невыспавшиеся, все легли досыпать, но вдруг проснулись от нового воя сирены, бросились в убежище, натянули маски и стали слушать радио — звучала весёлая музыка. Позвонили друзьям, потом соседям — у всех было спокойно. Семья поняла, что атака направлена только на них, и Стёпа стал поспешно оклеивать изнутри слоем плёнки ещё и дверь. И вдруг обнаружили, что нет Лёвы. В ужасе, что он остался там один на один с ракетами, Маня вышибла заклеенную дверь вместе с наличниками и выбежала в гостиную. За ней остальные. И только тут обнаружили источник сирены: это выл Лёва, выл от боли, пытаясь снять приклеенную к усам маску, но она прилипла намертво, поэтому Лёва ревел, как две сирены.

— Пора давать отбой! — Стёпа принёс ножницы, просунул их под резину и отрезал сперва левый ус, потом правый. Когда Лёва сорвал с себя маску, все увидели, что с укороченными усами он помолодел лет на десять. Но Маня была в ужасе:

— Ты стал похож на лысого Сталина!

Услышав это, Лёва подбрил усы, оставив чуть-чуть под носом, и теперь, опять же по заверению Мани, стал «вылитый Гитлер». Лёва плюнул на былую красоту и добрил усы наголо.

— О!.. Теперь ты — Котовский! — обрадовалась Маня. Лёва загордился и потребовал «обмыть» потерю усов. Снова среди ночи накрыли стол.

— Если война затянется, мы все растолстеем! — заявил Стёпа. — Только пьём, кушаем и спим. Я уверен, во время этой войны будет зачато много детей.

— Главное, чтоб они не рождались в противогазах, — добавил Лёва.

Собрав со стола, женщины ушли спать. А Стёпа принёс гармошку, и они с Лёвой вполголоса стали вместе сочинять новые частушки. А рядом, на столе, лежала противогазная маска Лёвы и улыбалась в приклеенные усы.

Алик уже довольно сносно говорил и читал на иврите и вполне освоился в Израиле («Я даже жену уже люблю справа налево!»). Со дня приезда он поставил перед собой задачу попасть на телевидение, но сразу оператором его не взяли, пришлось повкалывать и рабочим, и осветителем: убирал на съёмочной площадке, грузил декорации, устанавливал прожектора. Потом он пробился в помощники оператора и, наконец, получил самостоятельное задание: отснять эпизод из жизни бродячих кошек. Алик накупил сырой рыбы и спровоцировал кошек на массовую драку — получился интересный эпизод и его, исцарапанного с головы до ног, утвердили на должность оператора.

Он работал на телевидении, получал приличную зарплату. Алиса окончила курсы парикмахеров, которыми руководил Давид Фишман, и уже имела своих постоянных клиентов. Приобретала она их так: кто ни приходил в дом — родственники, друзья, соседи, газовщик, электрик, курьер, почтальон — она всех их стригла, почти насильно, но бесплатно. Женщины соглашались из экономии, а мужчины просто не могли отказать такому красивому мастеру и с удовольствием снова и снова подставляли ей свои головы, уже за деньги. Повышала она уровень своего мастерства на муже и на сыне. Данила сопротивлялся, а Алик отдавал ей свою голову в полное распоряжение, и она его достригала до черепа.