Очарованный принц

у, крича:

- Значит, наш Ходжа Hасреддин больше уже не Ходжа Hасреддин,- так ты болтаешь, проклятый шпион!

- Их разослали нарочно по всем дорогам, этих шпионов, чтобы они клеветали на Ходжу Hасреддина и порочили его! вторил ремесленник, не забывая работать мешком, в котором было что-то жесткое, тяжелое и угловатое.

- Подождите! - вопил Ходжа Hасреддин, защищая от ударов то голову, то бока.- Кого вы бьете во имя Ходжи Hасреддина? Вы бьете самого...

В тревоге за целость своих костей, он уже готов был открыться перед ними (что, впрочем, вряд ли было бы принято с доверием),- но помешал чайханщик. Могучим пинком он выбросил Ходжу Hасреддина с помоста на дорогу, под ноги ишаку:

- Убирайся отсюда, презренный шакал, и никогда больше не показывайся в нашем селении! Иначе, клянусь, я обломаю о твою спину все мои жерди!

Hе отвечая ни слова, Ходжа Hасреддин поднялся с четверенек, вскочил в седло и рысью погнал ишака по дороге, охая и кряхтя при каждом толчке. А вслед ему неслась из чайханы пятиголосая брань.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Так печально закончилось его единоборство со своим собственным именем - пример, поучительный для многих. Здесь уместно вспомнить слова веселого бродяги и пьяницы Хафиза, избитого толпой на шираз-ском базаре за насмешливый отзыв о несравненных газелах поэта Хафиза: "О мое славное имя,- раньше ты принадлежало мне, теперь я принадлежу тебе; в былое время я радовался, что ты бежишь впереди меня на многие дни пути, а ныне желал бы привязать гири к твоим ногам; я - конь, а ты мой жестокий всадник с тяжелой плетью в руке! Так оборачивается для человека на этой скорбной земле даже его слава - во вред и тягость ему!.."

Hе ближе чем в пяти полетах стрелы Ходжа Hасреддин остановил ишака. Спешившись и присев на придорожный камень, он долго ощупывал руки, ноги, шею и голову. "Да поразит аллах трясучкой этого зловонного ремесленника! - ворчал он, растирая синяки.- Хотел бы я знать, что он таскает в своем проклятом мешке - точильные камни, утюг или сапожные колодки?"

Размышляя об этом случае, применяя к себе жалобу Хафиза, он двинулся дальше по каменистой, нагретой солнцем дороге. Все тот же цветущий джи-довник источал навстречу ему пряный запах дикого меда, на камнях грелись разноцветные ящерицы бирюзовые, сапфировые, изумрудные и просто серенькие, со скромным, но - если присмотреться - очень красивым и тонким узором на спинке, в небе звенели жаворонки и свистели щуры, вспыхивали в солнечных полосах пчелы, мерцали слюдяными крылышками стрекозы; словом, все вокруг было так же, как и час назад, будто путь Ходжи Hасреддина и не прерывался и он вовсе не заезжал в одну столь негостеприимную чайхану над обрывом.

Он умел хорошо помнить, но умел, когда нужно, и забывать. К тому же боль в спине и боках затихла, за что он мог воздать благодарность своему толстому дорожному халату, смягчившему удары. Вскоре его обида совсем растаяла,- он улыбнулся, потом усмехнулся и, наконец, громко расхохотался:

- Ты слышишь, мой верный