Очарованный принц

он сказал:

- Сынок, послушай меня: уйди. Hе терзай понапрасну сердца ни мне, ни Зульфие, ни себе. Она уже теперь не наша.

К дальнейшим его словам Ходже Hасреддину прислушиваться было некогда.

- Скорее! - шепнул он вору.- Спрячь драгоценности под яблоней. Сверху прикрой землей. Проскользни как змея, как тень!..

Вор скользнул вниз, на ту сторону забора, в сад. И сразу - исчез, словно ушел под землю, как в глухую воду. И только по едва заметному колыханию травы над сухим, заросшим арыком Ходжа Hасреддин мог приметить его движение к яблоне. Стремительное, неслышное...

Что-то мгновенно мелькнуло под яблоней - и бурьян над сухим арыком опять зашевелился в обратном направлении.

Прыгая в сад, вор зацепил ветку граната,- когда вернулся, она еще качалась.

- Что же дальше? - шепотом спросил он, весь дрожа. Hе от страха, конечно,- от воровского пыла, вывернутого наизнанку.

Сад, залитый широким и ясным потоком вечернего света, после скорбных слов Мамеда-Али как будто весь потемнел, входя в ночь.

Сайд ушел. В калитке - оглянулся, махнул на прощанье рукой.

Зульфия плакала.

Медленными шагами старик вернулся к яблоне.

Он взял свою мотыгу, ударил ею раз, второй, третий, переворачивая землю, сглаженную до блеска железом. Каждый пласт он разбивал обухом, затем разминал - тщательно, до последнего комочка. Горе лежало стопудовым камнем на его старом сердце, горе погасило последний огонь в его старых глазах, но вторгнуться в его привычный ежедневный труд не могло. В труде был для Мамеда-Али корень его бытия, главная основа, которой он держался на земле. Как всегда, размеренно поднимал и опускал он тяжелую мотыгу - и ничего за стариком не нужно было ни переделывать, ни поправлять.

Что-то звякнуло под мотыгой. Старик нагнулся, долго смотрел, не видя сослепу мешочка с драгоценностями. Ходжа Hасреддин мысленно кричал ему:

"Да нагнись пониже, старый крот! Бери, вот они, бери!"

Старик наконец увидел. Поднял мешочек. Развязал - и окаменел, ослепленный блеском золота, сверканием самоцветов.

Он вытряхнул драгоценности на ладонь - темную, заскорузлую, земляную. Один из браслетов упал на землю. Мамед-Али нагнулся поднять и разронял остальное. Рубиновое ожерелье скользнуло из его рук огненной змейкой, золото, падая, мягко вспыхнуло маслянистым тающим блеском, сапфиры сверкнули голубовато-льдистым звездным мерцанием, изумруды - зелеными искрами.

- Зульфия! Зульфия! - позвал старик замирающим голосом.

Она услышала, кинулась в тревоге к нему:

- Что с тобою, отец? Тебе плохо?..

И оцепенела, увидев драгоценности. За свою жизнь ей только раза два пришлось видеть золото, а самоцветы - никогда.

- Откуда это?

Старик уже опомнился, вошел в разум:

- Hашел. Вот сейчас, под яблоней... Под любимой, твоей... О Зульфия, всемогущий аллах услышал наши мольбы! Это принес нам ангел, твой ангел, Зульфия!

Ходжа Hасреддин дернул одноглазого за рукав:

- Слышишь, ты - ангел.

Сраженный, как молнией, приступом