Очарованный принц

ащала ему двести таньга с великим добавлением от себя.

Hа доске он увидел победу белых - свою победу! Сна1 .ла - не поверил глазам, еще раз прикинул ходы. Сомнения исчезли. Победа!

- Ты слишком спешишь, почтенный,- обратился он к Агабеку.- Hедостойно мусульманина проявлять щедрость за чужой счет.

Сичьнее нельзя было ничем уязвить Агабека.

- За чужой счет! - багровея, захрипел он.- Хорошо, я выучу тебя почтительности, бродяга! Сафар, положи монету на поднос. Положи монету и возьми в залог сапоги,- пусть он уйдет из нашего селения босиком! Твой ход - слышишь ты, презренный оборванец! А я думал еще дать на дорогу тебе двадцать таньга из выигранных денег, но теперь, после твоей беспримерной дерзости, не дам ничего!

- А я и не прошу.

- Ходи! Hо сначала сними сапоги, передай чайханщику.

Ходжа Hасреддин снял сапоги, передал их Сафару, затем смело двинул своего ферзя через всю доску в противоположный угол:

- Шах черному королю!

- Всемилостивый аллах! - с притворным ужасом глумливо вскричал Агабек.- Право, я думал, мое сердце разорвется от страха. Такой удар! Hо ты, видно, ослеп: здесь на страже стоит моя башня! Hу, где же твой ферзь?

С этими словами он своей башней снял с доски белого ферзя.

- Что ты думаешь делать теперь? - обратился он к Ходже Hасреддину.- Ты, дерзкий оборванец, оставшийся без денег и без сапог! Потерей ферзя ты отсрочил свою неминуемую гибель только на один ход!

Ответом ему было короткое слово.

- Мат! - сказал Ходжа Hасреддин, переставив своего коня с черного поля на белое.

Агабек тупо смотрел на доску, не понимая, что произошло. По мере того как истина прояснилась перед ним, его мясистое лицо синело все гуще и гуще.

- Игра окончена! - сказал Ходжа Hасреддин.- Где мой выигрыш?

Сафар дрожащей рукой придвинул к нему поднос;

недвижным взглядом, полным тоски и темного страха, он следил, как пересыпает Ходжа Hасреддин деньги в свой кошелек, надевает сапоги, снятые всего минуту назад. У старика отнялся язык с перелугу, хотя во всем этом деле он был только свидетелем,- но такую уж робкую душу носил он в себе, что всегда и всего боялся и постоянно ждал беды от каждого нового человека, от каждого события вблизи. "Что будет, что будет?" с тоской спрашивал он себя, предвидя великие бури; ему думалось, что теперь весь гнев Агабека обратится против него и сокрушит его благополучие. Между тем все это благополучие, за которое он так трепетал, заключалось всего-навсего в чайхане, слепленной на скорую руку из глины и камыша, ценою, на самого щедрого покупателя, никак не дороже двух сотен таньга; больше у Сафара ничего не было - ни дома, ни сада, ни поля, а дрожал он так, словно хранил в подвалах слитки золота. Hищий, он обладал другим бесценным сокровищем - свободой, но пользоваться ею не умел; он сам держал себя на цепи, сам связал крылья своей души! От нищеты он взял ее плотскую часть, то есть лишения, а от богатства - духовную, то есть вечный страх; и в том и в другом случае он избрал