Печать дьявола (СИ)

-- Учёность и дар проповедника породили в нём безграничную самонадеянность. Он был молод, и успех вскружил ему голову. Во время проповедей отец Урбан позволял себе ядовитые обличения капуцинов и кармелитов, намекая на грешки высших духовных лиц. Простецы падки на подобные обличения, и Грандье стал популярен. Его же собственные поступки были просто омерзительны. У него был близкий друг -- королевский прокурор Тренкан. Урбан соблазнил его дочь, совсем молоденькую девочку, и имел от нее ребёнка. Злополучный Тренкан, потерпевший такое бесчестие, стал смертельным врагом Урбана.

Кроме того, весь город знал, что Грандье состоит в связи с одной из дочерей королевского советника Рене де Бру. Гнуснее всего было то, что мать этой девочки, Магдалины де Бру, перед своей смертью вверила лицемеру-духовнику свою дочь, прося быть духовным руководителем девочки. Грандье без труда совратил её, и она влюбилась в него. Но девочку брало сомнение, что вступая в связь с духовным лицом, она совершит смертный грех. Чтобы сломить ее сопротивление, Урбан прибёг к великой мерзости: он обвенчался со своей юной возлюбленной, причём одновременно сыграл двойственную роль жениха и священника. Разумеется, церемонию эту он устроил ночью и в большом секрете. И подобных дел за ним числилось немало.

-- Мерзавец. И его судили за совращение?

-- Нет. В Лудене был женский урсулинский монастырь. Восемь монахинь пришли в Луден из Пуатье. Они наняли себе небольшой дом и стали принимать девочек на воспитание. Их настоятельница, сестра Анна Дезанж, была женщина весьма разумная, под ее настоятельством монастырь начал процветать. Число монахинь выросло до семнадцати. Все они, кроме одной, были знатного происхождения. До 1631 года священником в монастыре был аббат Муссо. Но он умер, и монахиням надо было отыскать себе нового священника. И вот тут-то, в числе кандидатов на вакантное место и выступил Урбан Грандье. В его деле упоминается о том, что им руководили самые чёрные намерения, его соблазняла мысль о сближении с толпой молодых девушек знатного происхождения. Но его репутация была испорчена, и ему предпочли аббата Миньона. А как раз с Миньоном у него были личные счеты. Источником их вражды стало беспутное поведение Грандье, на которое сурово-нравственный Миньон жестоко нападал. И вот, чтобы отомстить торжествующему недругу, Грандье, по общему убеждению его судей и современников, и решился прибегнуть к колдовству. Он намеревался соблазнить нескольких монахинь и вступить с ними в преступную связь, в расчёте, что когда скандал обнаружится, грех будет приписан Миньону, как единственному мужчине, состоявшему в постоянных сношениях с монахинями.

-- И что он сделал? -- Риммон, почёсывая за ухом Рантье, был весь внимание.

-- Колдовской приём, к которому прибег Грандье, был обычным: он подкинул наузу, заговорённую вещь. По всей вероятности, подойдя к ограде их обители, он перекинул в сад небольшую розовую ветку с цветами и спокойно ушёл. Монахини, гуляя по саду, подняли ветку и, конечно, нюхали благовонные цветы. Прежде других почувствовала себя дурно мать-игуменья, Анна Дезанж. Вслед за ней порча обнаружилась у сестер Ногаре, потом нехорошо почувствовала себя г-жа де Сазильи, весьма важная дама, родственница самого кардинала Ришелье. Дурно стало Сент-Аньес, дочери маркиза Делямотт-Борэ, и двум послушницам. В городе начали гулять слухи о том, что с монашками творится нечто неладное. Они вскакивали по ночам с постели и, как лунатики, даже лазали по крышам. Некоторые чуяли, что к ним ночью кто-то прикасается, и эти прикосновения причиняли им величайший ужас.

Аббат Миньон, узнав об этих явлениях, был встревожен. Сам он счёл, что на его монашек напущена порча, однако, не желая брать единолично на себя всю ответственность в таком щекотливом деле, прибег в содействию некоего патера Барре, который славился учёностью и добродетелями. Между тем, слухи обо всем, что происходит в монастыре, уже успели распространиться по всему городу. Местный судья и гражданский лейтенант явились в монастырь, дабы быть свидетелями странных явлений. Аббат Миньон ввел их в одну из келий, где на койках лежали две одержимые: настоятельница и монашка. При входе властей, сестрой Жанной тотчас овладел припадок. Она заметалась по постели и начала с неподражаемым совершенством хрюкать по-поросячьи. Потом вся скорчилась на кровати, сжала зубы и впала в онемелое состояние, но после пришла в себя. По просьбе судьи аббат стал ей задавать вопросы на латинском языке, на которые одержимая отвечала также по-латыни.

-- Зачем вошёл ты в тело этой девицы? -- спрашивал аббат.

-- По злобе, -- отвечал демон.

-- Каким путём?

-- Через цветы.

-- Кто их прислал?

-- Урбан Грандье

-- Скажи, кто он?

-- Священник церкви Святого Петра.

-- Кто дал ему цветы?

-- Дьявол.

Грандье, видя, что выдвинут в качестве главного обвиняемого, понял, в какую беду попал. Он поспешил подать жалобу, что его оклеветали. Его заступником оказался кардинал, монсеньор де Сурди. Он оправдал Грандье и запретил патеру Миньону производить дальнейшие экзорцизмы, поручив их патеру Барре. Сверх того запретил кому бы то ни было вмешиваться в дело.

Но народная молва росла. Вести о луденских происшествиях дошли и до Парижа. Всемогущий кардинал Ришелье узнал, что самонадеянный и дерзкий патер написал на него ядовитый пасквиль. Из переписки, захваченной у Грандье, его авторство, раньше только подозревавшееся, было установлено. Раздражённый Ришелье отнёсся к своему обидчику без всякой пощады. Вероятно, по его наущению король командировал в Луден провинциального интенданта Лобардемона. Тот взялся за своё поручение тем с большим усердием, что одна из наиболее пострадавших урсулинок доводилась ему родственницей.

Первым делом он арестовал Грандье. Созвали целую комиссию врачей, чтобы изучать припадки бесноватых. Урбан отказался отвечать на обвинения. А чрезвычайно важной обличительной статьёй колдуна служили "печати дьявола", особые знаки на теле колдуна, чаще всего анестезированные места, где не ощущалось боли. И вот дьяволы устами своих жертв показали, что на тело Урбана они наложили несколько таких печатей; консилиум врачей проверял эти дьявольские изветы и, увы, они оправдались: у Урбана нашлось четыре нечувствительных участка на теле. "In diabus natibus circa anum et duobus testiculis", сказано в протоколе освидетельствования.

Риммон слегка наморщил лоб, пытаясь перевести латинскую фразу, а Хамал просто тихо хихикнул.

-- Ну, переведите же, господа! Где это? -- Риммон знал латынь куда лучше книг Брентано и Новалиса, но этого не понимал.

-- Что, отцы-иезуиты вам этого не говорили, Сиррах? -- насмешливо проронил Хамал, -- как же это? Говорят, что они дают своим подопечным прекрасное знание латыни...

-- Я вообще-то всё понимаю, но такого не припомню... -- растерянно пробормотал Риммон.

-- На двух ягодицах вокруг анального отверстия и на обоих тестикулах, сиречь, яичках, -- сжалился над ним Невер, видя, что Эммануэль твёрдо намерен ограничиться только латинской цитатой, а Хамал давится смехом и тоже ничего переводить для Сирраха не собирается.

Брови Риммона взлетели над заблестевшими глазами.

-- Как интересно, господа...

-- Было решено поставить Урбана на очную ставку с одержимыми, -- продолжал меж тем Эммануэль. -- Она состоялась в церкви, в присутствии многочисленной публики. Ввели одержимых. Один из священников обратился к народу с увещанием "вознести сердца к Господу и принять благословение владыки", епископ возвестил, что церковь обязана прийти на помощь к одержимым и изгнать из них бесов. Вслед за тем, обращаясь к Грандье, велел ему прочитать над одержимыми молитвы. То есть Урбану предписывали изгнать им же напущенных бесов.

Грандье принял из рук монаха требник и, поклонившись земно епископу, просил его благословения начать экзорцизмы. Когда епископ дал своё благословение и хор грянул "Veni Creator", Грандье спросил у епископа, кого он должен отчитывать? Епископ указал ему на толпу одержимых дев. Грандье на это заметил, что коль скоро церковь верит в одержимость, то и он должен в неё верить, но он сомневается, можно ли человека сделать одержимым помимо его воли? Тогда со всех сторон поднялись крики о том, что Урбан еретик, потому что отрицает положения неоспоримые, принятые Церковью и одобренные Сорбонной. Грандье возразил, что он не выдаёт своего мнения за окончательное, сомнение не есть ересь, ибо ересь есть упорство в своём мнении, противном церковному учению. Если же он теперь решился высказать это сомнение, то затем, чтоб из уст епископа услышать, что он, совершая экзорцизмы, не совершит ничего противного учению церкви.