Дон-Кихот Ламанчский. Часть 2 (др. издание)

На этомъ мѣстѣ Петръ вторично перебилъ разсказчика: «мальчикъ, мальчикъ! воскликнулъ онъ, не залетай въ облака, держись земли; къ чему эти нѣжности, въ которыхъ нѣтъ никакого толку».

Ничего не отвѣчая на это, мальчикъ продолжалъ: «за соглядатаями, господа, дѣло никогда не станетъ; есть такіе глазки, которые все видятъ и теперь увидѣли, какъ Мелизандра сошла съ балкона и сейчасъ же извѣстили объ этомъ короля Марсиліо, который велѣлъ ударить въ набатъ. Смотрите, смотрите: какая въ городѣ поднялась суматоха, какая толкотня, какъ всѣ лѣзутъ и чуть не давятъ одинъ другаго, услышавъ колокольный звонъ во всѣхъ башняхъ и минаретахъ».

«Что такое — колокольный звонъ въ Сансуеннѣ«? воскликнулъ Донъ-Кихотъ. «Господинъ Петръ, вы сильно ошибаетесь, мавры не звонятъ въ колокола, а ударяютъ въ кимвалы и въ свои маврскіе Дульцаины».

Переставъ звонить въ колокола, Петръ отвѣчалъ Донъ-Кихоту: «господинъ рыцарь! не обращайте вниманія на это, нельзя вести дѣлъ нашихъ такъ, чтобы не къ чему было придраться. Развѣ не видѣли вы тысячи комедій, переполненныхъ глупостями и небылицами, которыя приводятъ, однако, публику въ восторгъ и удивленіе. Мальчикъ! продолжай свое; лишь бы карманъ мой не былъ въ накладѣ, а до остальнаго дѣла мнѣ нѣтъ, хоть бы здѣсь представлено было больше чуши, чѣмъ атомовъ въ солнцѣ.

— Клянусь Богомъ, онъ правъ — проговорилъ Донъ-Кихотъ; послѣ чего мальчикъ продолжалъ: «Глядите, господа, какая иного» численная и блестящая кавалерія выступаетъ изъ города въ погоню за католическими любовниками; слышите ли сколько заиграло трубъ, забило барабановъ, зазвучало кимваловъ и дульцаинъ. Страшно мнѣ становится за прекрасныхъ супруговъ; какъ бы не поймали и не привели ихъ назадъ, привязанными къ хвосту ихъ собственнаго коня; вотъ было бы ужасно».

Увидя толпы мавровъ, и заслышавъ стукъ ихъ оружія, Донъ-Кихотъ нашелъ необходимымъ подать помощь бѣглецанъ. Онъ всталъ съ своего мѣста и закричалъ громовымъ голосомъ: «я никогда не допущу. чтобы въ моемъ присутствіи сыграли такую злую штуку съ такимъ славнымъ рыцаремъ и мужественнымъ любовникомъ, какъ донъ-Гаиферосъ. Сволочь, остановитесь! не смѣйте преслѣдовать славныхъ любовниковъ, если не хотите имѣть дѣла со мной. Съ послѣднимъ словомъ онъ обнажилъ мечъ, подошелъ въ сценѣ и съ неслыханной яростью принялся поражать на право и на лѣво мавританскую армію маріонетокъ, опрокидывая однихъ, пронзая другихъ, кому — отрубая ногу, кому — снимая съ плечь голову, и въ порывѣ своего негодованія хватилъ, между прочимъ, такъ ужасно мечомъ своимъ сверху внизъ, что еслибъ самъ хозяинъ театра не успѣлъ нагнуться подъ доски, то рыцарь раскроилъ бы ему черепъ такъ же легко, какъ еслибъ онъ былъ вылѣпленъ изъ тѣста. «Остановитесь, господинъ Донъ-Кихотъ»! кричалъ ему изо всѣхъ силъ Петръ; «ради Бога, опомнитесь; вѣдь вы изрубливаете въ куски не настоящихъ мавровъ, а картонныя фигуры, которыя составляютъ все мое богатство; вы въ конецъ разоряете меня». Не обращая на это никакого вниманія, Донъ-Кихотъ продолжалъ наносить мавританской арміи страшные удары и въ нѣсколько минутъ опрокинулъ театръ, искрошилъ въ куски всѣхъ мавровъ, тяжело ранилъ короля Марсиліо, разрубилъ на двое императора Карла Великаго съ его короной на головѣ и привелъ въ ужасъ всю публику. Обезьяна убѣжала на крышу, двоюродный братъ растерялся, пажъ испугался, самъ Санчо струхнулъ не на шутку, потому что ему никогда еще не случилось, — какъ увѣрялъ онъ по окончаніи этой бури, — видѣть своего господина разгнѣваннымъ до такой степени.

Опрокинувъ и изрубивъ все, что было на сценѣ, Донъ-Кихотъ немного успокоился

— Теперь, сказалъ онъ, желалъ бы я увидѣть передъ собою всѣхъ этихъ невѣрующихъ въ странствующихъ рыцарей, всѣхъ, — непризнающихъ благодѣяній, оказываемыхъ рыцарями міру. Спросилъ бы я ихъ: что сталось бы съ Мелизандрой и донъ-Гаиферосомъ, еслибъ я не былъ здѣсь? Безъ сомнѣнія ихъ часъ пробилъ бы; эти собаки мавры поймали бы прекрасныхъ любовниковъ и дали бы имъ знать себя. Да здравствуетъ же странствующее рыцарство, возносясь надъ всѣмъ въ мірѣ!

— Пусть оно здравствуетъ, жалобнымъ голосомъ отозвался Петръ; пусть оно здравствуетъ, а я околѣю; въ такомъ несчастномъ положеніи очутился я, что, какъ донъ-Родригезъ, могу сказать теперь:

Не болѣе получаса, не менѣе пяти минутъ тому назадъ я считалъ себя царемъ изъ царей съ моими конюшнями, полными безчисленнаго множества лошадей, съ сундуками, переполненными пышными уборами; и вотъ теперь я нищій, раззоренный, убитый духомъ, и что хуже всего безъ моей обезьяны, потому что прежде чѣмъ я поймаю ее, мнѣ придется пропотѣть до зубовъ. И все это, благодаря безумной ярости господина, котораго называютъ защитникомъ неимущихъ, бичемъ зла и приписываютъ ему иныя добрыя дѣла. Только для меня, видно, не достало у него великодушія. Да будетъ прославлено небо до высочайшихъ Сферъ его, увы! это рыцарь печальнаго образа обезобразилъ мои образы.

Слова эти разжалобили Санчо. «Не плачь, Петръ», сказалъ онъ ему, «не вручиться, ты просто сердце надрываешь мнѣ; господинъ мой Донъ-Кихотъ, повѣрь мнѣ, такой славный христіанинъ и католикъ, что если только сдѣлалъ онъ тебѣ какой-нибудь вредъ, такъ вознаградитъ тебя за все вдвое».

— Пусть господинъ Донъ-Кихотъ заплатитъ хоть за половину изувѣченныхъ имъ фигуръ, отвѣчалъ Петръ, и я успокоюсь вмѣстѣ съ совѣстью господина рыцаря, потому что нѣтъ спасенія для того, это удерживаетъ чужое добро и не хочетъ возвратить владѣльцу его собственности.

— Совершенная правда, сказалъ Донъ-Кихотъ, но только не знаю, что удержалъ я изъ твоего добра.

— Какъ не знаете? воскликнулъ Петръ, а эти бренные остатки, эти развалины, лежащія на безплодной, каменистой почвѣ, обращенныя въ ничто вашей непобѣдимой рукой? Кому принадлежали тѣла ихъ, если не мнѣ? чѣмъ поддерживалъ я свое существованіе, если не ими?

— Да! отвѣчалъ Донъ-Кихотъ; теперь я окончательно убѣжденъ въ томъ, о чемъ думалъ не разъ; теперь я вижу совершенно ясно, что преслѣдующіе меня волшебники показываютъ мнѣ сначала вещи въ ихъ настоящемъ видѣ, а потомъ придаютъ имъ такой видъ, какой хотятъ. Господа, увѣряю васъ, продолжалъ онъ, обращаясь къ публикѣ, что все представлявшееся здѣсь показалось мнѣ происходящимъ въ дѣйствительности. Мелизандра, донъ-Гаиферосъ, король Марсиліо и императоръ Карлъ Великій показались мнѣ живыми лицами Карла, Марсиліо, донъ-Гаифероса и Мелизандры. Вотъ почему я пришелъ въ такое страшное негодованіе, и, исполняя долгъ странствующаго рыцаря, поспѣшилъ подать помощь бѣглецамъ. Подъ вліяніемъ этого благороднаго намѣренія сдѣлалъ я то, что вы видѣли. И если дѣло вышло на выворотъ, виноватъ не я, а враги мои волшебники. Но хотя все это произошло, повторяю, не по моей винѣ, я, тѣмъ не менѣе, готовъ изъ своего кармана вознаградить Петра за понесенные имъ убытки. Пусть онъ сосчитаетъ, что слѣдуетъ ему заплатить за изувѣченныя его фигуры, и я заплачу ему за все ходячей кастильской монетой.

— Я ожидалъ не меньшаго, отвѣчалъ Петръ съ глубокимъ поклономъ, отъ неслыханнаго христіанскаго милосердія знаменитаго Донъ-Кихота Ламанчскаго, истиннаго защитника и покровителя всѣхъ нуждающихся бродягъ. Пусть хозяинъ этого дома и многославный Санчо примутъ на себя обязанность оцѣнщиковъ и посредниковъ между мною и вашею милостью. Они рѣшатъ, что могутъ стоить мои изрубленныя фигуры.

Хозяинъ и Санчо охотно согласились на это. Въ ту же минуту Петръ подобралъ съ полу обезглавленнаго короля Марсиліо, и показывая его публикѣ сказалъ: «господа! короля этого, какъ вы видите, починить невозможно. За убіеніе, смерть и лишеніе его жизни слѣдовало бы, мнѣ кажется, заплатить четыре съ половиною реала».

— Изволь, сказалъ Донъ-Кихотъ, что дальше?

— За разрубленнаго пополамъ, сверху до низу, императора Карла Великаго, продолжалъ Петръ, подымая съ полу обѣ половины императора, не дорого было бы, я полагаю, спросить пять съ четвертью реаловъ