Святитель Григорий Богослов. Книга 2. Стихотворения. Письма. Завещание

228.* К Пансофию (217)

Кто не хвалит растения, только что обливающегося цветами? Кого не веселит жатва, только что завязывающаяся и обещающая благовременный колос? Кого не веселит и новорожденная душа, едва только уготованная Богу, начинающая свергать с себя земные оковы, чтобы вступить в единение с Богом и узреть самую истину того, чего ныне видит одни тени? Поэтому-то особенно радуюсь, смотря на возлюбленного брата и сослужителя Евагрия, который не слабо преуспевает в философии, потому что дело философии – любить мудрость. Но радуюсь также и тому, что сие доставляет мне твою дружбу. И еще больше буду радоваться, если чаще станешь писать ко мне и вознаградишь еще большими доказательствами дружбы.

229.* К нему же (218)

Расстояние, какое между Ивирами и нами, составляет путь не малого числа дней. Но дружба и отдаленное делает близким. Как приятны присланные тобой символы праздника, как приятны твое приглашение и желание свидеться со мною! Чего же взамен сего пожелаю тебе столько же значительного? Будь так же добр. А если надобно сказать и еще нечто большее, то превзойди сам себя.

230.* К Феодосию или Феодору (219)

Мы подражаем живописцам, которые сперва набрасывают очерки изображаемого, а потом со второй и третьей руки окончательно их отделывают и накладывают краски. К чему клонится у меня этот пример? К тому, что между нами была уже чистая и непритворная дружба, что особенно ныне редко и не у многих найдется, и эту дружбу произвели в нас не столько родство, и общая родина, и, как говорит Гомер, «любезное товарищество», сколько сходство в нравах и то, что нравилось нам одно и то же. Это же всего более скрепляет дружбу и делает ее твердой. А теперь и роды наши сопрягаются (да благословит Бог это слово!), чтобы получила приращение наша дружба и более стали мы принадлежать друг другу. И сие устрояет Бог, способствуя праведной любви. Поэтому и ты почитай меня своим ради любезнейшего сына нашего Евфимия, и я присвояю тебя себе чрез любезнейшую дочерь твою. А посему не знаю, в чью больше пользу и кому говорить, – твоей ли досточестности об этом молодом человеке, или ему о тебе; потому что отеческое благорасположение к детям равно. По крайней мере желаю вам, чтобы это супружество было во всем наиболее благополучно и таково, каким следует ему быть, когда сочетавает Сам Бог.

231. К Евсевию другу (191)

Евопия – твоя возлюбленнейшая; настало время бракосочетания, положено основание жизни, исполнены родительские обеты. Но не с вами я, которому особенно надлежало бы и быть у вас, и молитвы свои соединить с вашими, как и обещал я, потому что надежда шла вслед за желанием, а желание достаточно для того, чтобы ввести себя в обман. И неоднократно собираясь в путь и неоднократно откладывая путешествие до времени, наконец преодолен я болезнью. Итак, пусть другие призывают к вам Эротов, потому что на свадьбе в обычае и пошутить; другие пусть изображают красоту девы, величают любезность жениха и брачное ложе вместе с цветами осыпают и словами приветствий. А я пропою вам брачную песнь: Благословит вас Господь от Сиона, Сам сочетает ваше супружество, и узриши сыны сынов твоих (Пс. 127:6–7), не много будет сказать, еще лучших тебя. Сего пожелал бы я вам, будучи с вами; сего желаю и теперь. Прочее да будет предоставлено вашему попечению, да возложит на вас венцы отец, как желал; это предписал я, как будто бы сам был при бракосочетании. Их будут венцы, а мои молитвы, которые, сколько знаю, не ограничиваются местом.

232. К Диоклу (192)

Не зван я был на бракосочетание нашей дочери; однако ж явился, и праздную вместе, и принимаю участие, и желаю вам всего наилучшего. А одно из лучшего, чтобы Сам Христос присутствовал на браке, – потому что где Христос, там благопристойность, – и чтобы вода стала вином, то есть все претворилось в лучшее; а поэтому не было смешиваемо несоединимое между собой, и не были сводимы вместе епископы и смехотворцы, молитвы и рукоплескания, псалмопение и звуки свирелей; потому что как все прочее, так и браки христианские должны иметь благопристойность, а благопристойным делает степенность. Вот что приносим в дар бракосочетанию; а ты воздай нам благопокорностью. И в зяте, если последует этому, будем иметь сына, а если нет – воина.

233.* К Авлавию (228)

Слышу, что ты полюбил софистическое искусство и для тебя чудным стало делом, например, говорить свысока, смотреть значительно, выступать подняв голову и с надменностью. Слышу, что желание твое устремлено туда – к Марафону и Саламину, этим вашим украшениям, и что ни о чем не думаешь более, кроме того, чтобы Мильтиадов и Киногиров, Каллимахов и Телемаков – все снарядить по правилам софистики и как можно ближе к своей цели. Если при этом ставишь во что-нибудь и добродетель, ты уже наш; и что служит к твоему прославлению, то пусть идет вперед своим путем. Но если ты вполне софист, и забываешь о моей дружбе и о том, что неоднократно говаривали мы между собой о прекрасном, то не скажу чего другого неприятного, а сказать следующее не будет, может быть, нескромным: знай, что, недолго позабавившись пред молодыми людьми, весьма много посмеешься сам над собой, когда придет время взяться за ум, но [будет] уже поздно.

234.* К Олимпиану (231)

Книгу, которую брал ты у меня, именно «Аристотелевы письма», мог бы я не требовать назад, но оставить у тебя как дар, свойственный ученому, и как приличный памятник дружбы, но, чтобы ты, как страстный оратор и превосходный судья, не принес на меня жалобы о преступлении против начальства и об оскорблении оного тем, что намереваюсь подкупить судию, который так неподкупен и выше всякого дара, то пусть будет возвращено назад, что дано тебе мною. В награду же от твоей учености прошу не иного чего (ибо что можешь дать мне, который из того и любомудрствую, чтобы ничего не иметь?), а одного письма твоего, чтобы это было в буквальном смысле вознаграждением, когда за одолжение писем и платить будешь письмами.

235. К Адамантию (6)

Просишь ты у меня книг, потому что с юношеским жаром занимаешься риторикой, с которой я распростился, по Божию вразумлению и для Бога обратив взоры горе; потому что надобно же было когда-нибудь перестать мне заниматься игрушками и лепетать подетски, а заглянуть в истинную ученость и вместе с другим, что только у меня было, в дар Слову принести и слова. Лучше было бы, если бы попросил ты книг Божественных, а не этих, потому что, как знаю, первые тебе и полезнее и свойственнее. Но поскольку берет над тобой верх худшее и переуверить тебя невозможно, то вот тебе и книги, каких у меня спрашиваешь и сколько уцелело их от моли и дыма, над которым они коптили, как у мореходов ручка от руля по окончании плавания и времени, способного к плаванию. А ты поплатись мне за софистику, не скупясь и не робея, но показав себя во всем блеске и мужестве; потому что у вас в великой цене и Кинегиры и Каллимахи, марафонские и саламинские победные памятники, ради которых и сами себя почитаете, и молодых людей думаете сделать счастливыми. Для нас это, хотя не ко времени и не по нашим правилам, а по старой только привычке, пусть и доселе служит одной забавой; а тебе желаю и приобрести, и приобретенным пользоваться во благо. Но пользуйся так, чтобы страх Божий (а Бога всем и всегда чтить должно) превозмогал суетность, насколько это возможно для нас, которые не совсем избавляемся от нее. А если, хотя справедливым тебе кажется сказанное, однако же не почитаешь делом любомудрия требовать платы за книги, то скажу: пришли только деньги, а возражение решат нищие.