Святитель Григорий Богослов. Книга 2. Стихотворения. Письма. Завещание

Весьма многое, достопочтеннейший, и гораздо больше, чем сказано, можно было бы найти к ясному изложению самого необходимого вопроса об Отце и Сыне и Святом Духе, как именно его надлежит понимать; но поскольку для тебя и для подобных тебе нетрудно и из немногого познать многое, то по сей причине признал я справедливым здесь прекратить слово об этом положении учения.

244. Василисе [298]

Чтобы излишне не побуждать [тебя – и так] трудящуюся к [новым] трудам, все же не откажусь, ради общей пользы, чтобы, если смогу, ободрить твое рвение, [впрочем,] не в прибавлении каких-то иных или чуждых указаний, но к напоминанию тех, что уже были часто сказаны нами [ранее] и тобою обычно исполнялись. А это следующее: вести душу превыше скорбей к лучшему образу жизни; отчуждать от помышления все, что чуждо добродетели, а от произволения – все недостойное, и приводить себя к благочестию и всякой благоустроенности; утончать свой ум к тому, чтобы не принимать, ни мыслить ничего, что [прежде] не было бы [хорошо] исследовано, владеть помышлением во всякое время и всяким образом стремиться обращаться к мыслям святых; становиться выше всякой ненависти и любви в [совершении] справедливости по отношению к домашним и посторонним; иметь сожительницей и собеседницей во всем целомудрие, безо всякой примеси укорененное в душе и твердо водруженное; не изменять образ жизни в превратностях и переменах. Так, чтобы ни в бедности не уменьшать благопристойность мысли, ни в изобилии не превозноситься от беспечности, а посему лучше всего – при радостях упражняться в воздержании, а при скорбях – в терпении, забывая прежнее изобилие; искать [внутренней] самодостаточности [299]; любить то, что дано, надеяться на лучшее, с кротостью переносить телесную болезнь, ни в чем не негодовать и не жаловаться на свою участь, но во всем, что бы ни случалось, быть благодарной Промыслу, который [хотя] часто и скрывает причины происходящего, но не нерадит о воздаянии. И о нем – воздающем, подумай прежде, нежели сказать то, что собираешься сказать, и сделать то, что собираешься сделать. И если [будешь поступать] так, то все сказанное или сделанное тобою будет не вызывающим у тебя раскаяния. Украшаться же стремись не наружными одеждами, но подлинным и надежным богатством считай желание малого, ибо ненадежно богатство во многом обладании, но в немногой потребности. Ибо одно – тебе, другое – для внешних. Приводи в порядок образ [мысли] снисходительностью, нрав – невозмутимостью, язык – краткостью речи. Этим – украсишь главу [лучшим] покровом, выражение лица будешь иметь спокойное, глаза – чтобы одновременно все замечать и [при этом] красиво взирать, уста, чтобы не говорить ничего неприличного, уши – чтобы их обращать только к важному, а все лицо – украшенное румянами стыдливости. Во всем всегда храни себя неоскверненной, словно [какую-нибудь] неприкосновенную драгоценность. Свойственное украшение, приличествующее женщине – достоинство, непорочность, целомудрие. За роскошь считай прекраснейшую и в то же время – легкую, полезную пищу. Ибо она и сама по себе похвальна, и для целомудренной жизни предпочтительна, и лучше всего для здоровья, умеренности, и для другой благоукрашенности, и для учения не лишающая ума.

Завещание святителя Григория Богослова [300]

В консульство светлейших Флавия Евхерия и Флавия Евагрия перед январскими календами.

[Я,] Григорий, епископ Кафолической Церкви в Константинополе, живой, в здравом разуме и здравой памяти, с твердыми мыслями, составил следующее мое завещание, о котором я повелеваю и желаю, чтобы оно имело силу и твердость пред всякой властью и судом. Ибо я [ранее] уже сделал известной свою собственную волю и все свое имущество завещал Кафолической церкви в Назианзе – на помощь бедным вышеупомянутой церкви. Посему я по следующему своему решению и назначил троих людей, которые будут питать бедных: Маркелла – диакона из монашествующих, Григория-диакона, происшедшего из моего дома, и Евстафия – из монашествующих, также происходящего из моего дома. И теперь, сохраняя свое такое решение по отношению к святой Назианзской церкви [в силе, я повелеваю]: когда мне случится прийти к концу своей жизни, тогда пусть наследником всего моего имущества – движимого и недвижимого, повсюду, где оно имеется, будет вышеупомянутый Григорий – диакон и монах, происшедший из моего имения и которого я уже давно освободил [из рабства]. Все же прочие не являются моими наследниками. Итак, все мое имущество – движимое и недвижимое – отдать Кафолической церкви в Назианзе, совершенно ничего не изымая, за исключением того, что я определил в этом завещании дать в частном порядке в благодарность [моим] помощникам и верным [мне] людям, но все точно, как я сказал прежде, сохранить для Церкви, имеющей пред глазами страх Божий и знающей, что я определил все мое имущество [отдать] на служение бедным и для этого утвердил и его (Григория) своим наследником, так что через него все неопустительно должно быть сохранено для Церкви. Домашние же слуги, которых я освободил или по своей воле, или по повелению моих блаженнейших родителей, хочу, чтобы оставались и теперь в свободном состоянии и своими хозяйствами владели прочно и спокойно. Еще желаю, чтобы мой наследник Григорий-диакон вместе с монахом Евстафием, которые когда-то были моими домочадцами, владели бы имением в Арианзе, которое досталось нам когда-то от тех, что из Регины. Относительно пастбищ и овец, которых я прежде повелел им дать и попечение и владение над которыми им передал, желаю и повелеваю, чтобы они спокойно пребывали в этом праведном владении. Особенно же желаю, чтобы Григорий, диакон и мой наследник, искренне служивший мне, получил бы в свое собственное праведное владение золотых монет числом пятьдесят. Почтеннейшей деве Руссиане, моей родственнице, [я еще ранее] устно велел давать каждый год [средства к жизни], чтобы она могла свободно жить; и теперь я [также] желаю и повелеваю, чтобы все, что я предписал [по тому же самому] образцу, давать ей каждый год без промедления. Относительно ее жилища я прежде ничего не постановил, еще не зная о том, какой образ жизни для нее будет лучшим, теперь желаю следующее: чтобы она отправлялась в родные места и чтобы там ей было устроено свободное и достойное жилище, благоприличное для девственной жизни, и чтобы она владела этим домом спокойно и для всякой пользы и дохода, пока жива, после же того – отдать дом Церкви. Желаю также присовокупить к ней еще двух девиц, которых она [сама] выберет, чтобы эти девицы жили вместе с ней во все время ее жизни. И если она пожелает их отблагодарить, то пусть одарит их свободой, если же нет, то отдать их той же церкви.

Мальчика Феофила, жившего вместе со мной, я уже освободил. Желаю и теперь дать ему по завещанию пять серебряных монет. Его брата Евпраксия желаю освободить и [также] дать ему по завещанию пять золотых монет. Еще желаю дать свободу моему нотарию [301]Феодосию и [, кроме того,] дать ему пять золотых монет.

Сладчайшей мне дочери Алипиане [302] (ибо о других – Евгении и Нонне – мне мало есть что сказать из-за их жизни, достойной порицания) желаю извинить меня, если я, будучи ее господином, ничего ей не оставил, перед этим завещав отдать все бедным, но прежде всего [я поступил так], следуя убеждавшим [меня моим] блаженнейшим родителям, чью волю отринуть – недостойно. Посему [повелеваю ей] оставить [себе] из имущества моего блаженного брата Кесария одежды шелковые, или льняные или шерстяные, или колесницы и желаю этим отличить ее от ее детей; и ни в чем ни моему наследнику, ни Церкви не беспокоить ни ее, ни ее братьев. Мелетий – муж сестры, породнившийся со мной, пусть знает, что он плохо владел имением в Апензинсе, которое [досталось] от Евфимия. Об этом и прежде я часто писал Евфимию, зная его малодушие, что он не возвращает свое. И теперь свидетельствую пред всеми начальствующими и начальствуемыми, что я в отношении Евфимия был не прав. Посему имение следует Евфимию вернуть. Цену за поместье Каноталон желаю оставить моему почтеннейшему сыну епископу Амфилохию. Ибо еще в [прежних] наших записях отмечено, и все это знают, что продажа состоялась, цена получена, а управление и владычество над имением я давно уже передал.