Дважды – не умирать

После полудня на тракторном прицепе привезли дрова – толстые, неошкуренные бревна. Пленники разгрузили их на заднем дворе. Затем двое – Стас и Федор – начали пилить эти бревна на чурбачки, а Урманов с Пашей стали колоть их топорами.

«Вжик-вжик, вжик-вжик, вжик-вжик!» – мерно повизгивала тонкая железная двуручная пила, вгрызаясь в податливое сухое дерево. Желтовато-белые мелкие опилки струей вылетали из-под острых зубьев. Свежий древесный запах приятно щекотал ноздри.

И эти неторопливые размеренные звуки, и этот особенный запах напомнили Урманову детство. Он отчетливо увидел тихую улицу на окраине города, тесно стоящие в ряд друг подле друга одноэтажные деревянные дома, ноздреватый подтаявший снег по окраинам грунтовой дороги… Отец с дедом пилят сухие березовые дрова, а они с братом откатывают напиленные чурбаки в сторону. В теплом вечернем воздухе витают запахи влажной земли, талого снега, горьковатого печного дыма. В полном безветрии тут и там роятся комары-толкунцы, издалека доносятся гудки тепловозов, стук вагонных колес. Дети играют в догонялки и их звонкие голоса эхом разносятся по округе. Скрипят и хлопают калитки, лают собаки, бодрый дикторский голос передает погоду на завтра. И огромное красное солнце медленно опускается за горизонт.

– Бунц!..

Урманов вздрогнул от резкого звука и втянул голову в плечи. Потом осторожно оглянулся назад. Это от ветра упал прислоненный к стене лист железа. Урманов облегченно вздохнул, почувствовав, как мелкая противная дрожь, постепенно успокаивается, стихает у него внутри. Нервы, нервы… За время, проведенное в плену он стал похож на маленького напуганного зверька. Любой резкий звук, любой окрик, заставлял его вздрагивать и замирать от страха. Даже во сне он не мог избавиться от этого изматывающего чувства постоянной опасности… Легко быть героем, когда тебя не бьют по голове.

Урманов поднял с земли отпиленный чурбачок, установил его на более широкий, приземистый, служащий подставкой, взмахнул колуном.

– Хлоп!

Колун с глухим звуком воткнулся в сухое дерево аккурат посередине круглого среза. Урманов пошатал его за длинное топорище, вытащил и снова взмахнул им над головой, стараясь ударить ближе к краю.

– Хлоп!

Тяжелый металлический клин тюкнулся в чурбак точно над следом от первого удара. Ни влево, ни вправо – как по линеечке. Теперь надо было ударить вниз, чтобы наметить линию, по которой чурбак будет разделен на две половинки.

– Хлоп!

Колун послушно воткнулся в ближний край круглого среза, окончательно завершив разметку. Теперь надо было бить строго по этой линии… Взмахивая и с силой опуская увесистый колун в обозначенный след, Урманов за несколько ударов развалил чурбак надвое. Затем, поставив на подставку одну из половинок, он методично начал раскалывать ее на поленья.

Сухое дерево хорошо кололось вдоль волокон и небольшие аккуратные полешки с легким треском отлетали в сторону.

Охранники Иса и Геха сидели неподалеку и тихо переговаривались между собой на своем, непонятном Урманову языке. На русском здесь, за оградой дома, говорили редко, в основном – с пленными.

Из-за дома появился Назарбек. Как обычно взвинченный, суетливый… За ним едва поспевал Тагир.

– Так, трое!.. Ты, ты и ты!.. Быстро за мной! Машина пришла, будэте разгружать.

– А я? – спросил Урманов.

– Продолжай заныматься.

Охранники ушли вместе со всеми. Присматривать за Урмановым остался Тагир.

– Сядь, отдохни, – предложил он пленному.

– Ругаться будут, если увидят…

– А-а-а, ничего, – махнул рукой Тагир. – Я скажу, разрэшил…

Урманов опустил колун и присел на свежеспиленный чурбачек. Здесь, за ветром, на солнышке было тепло. Хотя в природе уже отчетливо чувствовалась осень. Сонная оса, тяжело волоча желтое полосатое брюхо, ползала возле ног по примятой, пожухлой траве.

– Скоро зима, – сказал Тагир, потирая ладонью небритый щетинистый подбородок. – У вас там, навэрно, холодно, да?

– Да, – кивнул Урманов. – Холодно… И снега много.

– От Москвы далеко?

– Далеко.

– А я в Москве учился.

– Правда? – удивился Урманов.

– На агронома, – подтвердил Тагир. – Вэсело было… Харашо… Зачем вайна эта? Кто придумал, а?

Урманов пожал плечами. Он не знал, что ответить.

– Да-а-а, – задумчиво произнес Тагир. – Война… Она как нэверная жэнщина… Сначала манит, прельщает, а потом, забрав у тэбя все – радость, здоровье, близких – выбрасывает на обочину. Война калечит душу. И никакими лекарствами потом это не вылечишь…

Тагир тяжело вздохнул.

– Тэбе сколько лэт?

– Девятнадцать, ответил Урманов.

– Как девятнадцать? – удивился Тагир. – Я думал – трыдцать.

– Почему?

– Ты себя в зэркало видэл? Сэдой вэсь.

Урманов подумал, что давно уже не видел себя в зеркало.

– Моему Казбэку тожэ дэвятнадцать… Учиться надо парню, да куда сэйчас отправишь?

Послышались шаги и голоса. Урманов поднялся, взял в руки колун. Охранники и пленные вернулись. Украдкой, улучив момент, Павел шепнул:

– Анзор приехал.

Урманов помрачнел… Новость ему была явно не в радость. Приехал, теперь жди беды… В последнее время Анзор уделял Урманову особое внимание. С чем это было связано – трудно сказать. Но скорее всего каким-то своим звериным чутьем боевик угадал в нем внутреннюю силу, непокорность и, стремился, во что бы то ни стало сломать, превратить в бессловесную тварь, чтобы у того не оставалось ни малейших воспоминаний о том, что когда-то он был человеком.

«Вжик-вжик, вжик-вжик!» – снова сипло запела ручная пила.

Урманов поднял над головой колун.

– Хлоп!

Отколотое от чурки полено упало рядом. Он вновь вскинул колун и с силой бросил его вниз.

– Трах-х!

Урманов опешил… В руках у него осталось одно топорище. Тяжелый железный клин не попал по чурке, оказавшись чуть дальше, чем следовало, а удар пришелся как раз на топорище.

– Э-э-э-! Сламал! – почти радостно выкрикнул Геха. – Ну, щас будет тэбе!

– Там и так трещина уже была, – робко попробовал оправдаться Урманов, но бесполезно.

– Анзо-о-ор! – закричал Геха на весь двор, увидев идущего мимо бородача. – Смотри!

Анзор подошел, встал рядом.

– Что хотэл?

– Вот, топор сломал.

– Этот, что ли? – бородач ткнул пальцем в Урманова.

– Да…

– Пошли, – бросил Анзор, грубо хватая пленника за плечо.

Урманов понял – расплаты не миновать. И покорно поплелся за ним к сараю.

Внутри было темно. Анзор включил лампочку перед входом.

– Ты бэзрукий, что ли? – без предисловий начал Бородач, с силой толкнув ладонями Урманова в грудь. – Ты топор никогда нэ дэржал, да?

Урманов от толчка качнулся назад, но устоял. Понурив голову, он молча смотрел в пол, стараясь не поднимать глаза и не давать повода для агрессии. Рубашка у него на спине взмокла от испарины.

– Чего малчишь, а? Отвечай, если ты мужчина!

Урманов чувствовал, что внутри у него все дрожит. Но это был не животный страх, на который рассчитывал его палач. Это была скорее обида, реакция на унижение… Эх, дорого бы он дал сейчас за возможность врезать как следует по этой ненавистной бородатой роже! Но нельзя… Тогда уже все пути будут отрезаны, все мосты сожжены. И никогда ему уже не увидеть дома родного, близких, друзей… А так, есть хоть какая-то надежда…

– Сюда сматри! Я тэбе говорю! – Анзор схватил его за подбородок и поднял голову. – Я прэзираю вас, русские. Вы трусливые, слабые свиньи… Мы, кавказцы, мужчины, а вы – трусы… Мы будэм ваших жэнщин трахать, а вы – свечка дэржать! Ха-ха-ха!

Он рассмеялся пленнику в лицо. Урманов стиснул зубы и промолчал. Понятно было, что сейчас он натешится и будет его бить. Но если не злить, то, может, и не так сильно.

– Я сорок шесть челавэк ваших вот этими руками на тот свэт отправил. Сорок шесть… Ты будешь сорок сэдьмой.

Анзор коротко, без замаха ударил его кулаком в живот. Урманов все же успел сконцентрироваться… Было больно, но терпимо.