Дважды – не умирать

Подхватив с пола свой автомат, Урманов бросился в соседнюю комнату. Там тоже слышалась какая-то возня.

Вбежав, он увидел двух дерущихся насмерть людей. Они пластали друг друга ножами… Еще один влезал в это время с улицы в окно. Урманов выстрелил в него и тот перевалился через подоконник, свесив руки вниз.

В следующее мгновение Урманов оказался рядом с дерущимися. Бородатый чужак не успел взмахнуть ножом – прошитый автоматной очередью, он рухнул навзничь, глухо стукнувшись головой об пол.

Рядовой Смирнов опустился на корточки. Вся его одежда была изрезана в лохмотья и залита кровью.

Урманов на всякий случай бросил гранату в окно, потом осторожно выглянул на улицу. Кроме убитых и раненых, лежащих на земле, он не увидел никого больше… Неужели отбились?

– Давай помогу перевязаться.

Смирнов не ответил. Он лежал на полу без сознания.

Урманов осмотрел его и обнаружил несколько глубоких порезов и проникающих ранений. Наспех перевязав, решил пока оставить раненого на месте. Тащить его куда-то не было сил.

Шаркающей, заплетающейся походкой, Урманов обошел весь первый этаж. Кроме убитых, тела которых лежали повсюду, он не нашел никого. Ни одной живой души.

Привалившись спиной к стене, он замер в каком-то оцепенении. Жуткая опустошающая усталость навалилась на него. Все чувства исчезли, эмоции притупились… Сколько он просидел так? Минуту, две, час?.. Из оцепенения его вывели чьи-то осторожные шаги.

Урманов подобрался, поднял автомат. Указательный палец осторожно лег на спусковой крючок.

Шаги все ближе, ближе…

– Уф-ф-ф-ф.

Урманов шумно вздохнул и опустил оружие.

Это был сержант. Перемазанный сажей, в изодранной одежде, он поставил пулемет на пол и сел рядом.

– Ты был наверху? – спросил Урманов.

– Да.

– Есть там кто живой?

– Нет.

Сержант достал из нагрудного кармана недокуренную сигарету. Щелкнул пластмассовой зажигалкой, затянулся, пустив через ноздри сизый дым.

Урманов закрыл глаза. Перед ним, как в калейдоскопе пронеслись, сменяя друг друга картины недавнего боя. Выплывающие из тумана фигуры, вспышки выстрелов, разрывы гранат, раненные, убитые… Вон их сколько вокруг – своих и чужих.

«Сколько семей сегодня разом осиротело? – отрешенно подумал Урманов. – Сколько матерей будут безутешно оплакивать своих сынов? Для одних они – «федералы», для других – «боевики». Но все вместе – просто люди. Чьи-то отцы, братья, сыновья… С каким остервенением они сегодня убивали друг друга. Почему за столько веков человечество не стало мудрее? Отчего страдания прежних поколений ничему не научили их? И если есть на свете Бог, почему он не прекратит это безумие?»

– Сколько патронов у тебя осталось? – спросил сержант.

– Полтора «рожка»… А у тебя?

– Два.

Они сидели, обреченно понимая безысходность положения. Еще один штурм – и им нечем будет отбиваться. Что тогда? Плен?

– Я живьем им не дамся, – произнес, словно угадав мысли Урманова сержант. – У меня «лимонка» припасена. Если что – взорву себя вместе с ними. А ты?

Урманов не знал, что ответить. Свои гранаты он все уже израсходовал в бою. Может, и следовало бы оставить одну для себя – но об этом он как-то не подумал.

– В плен к ним лучше не попадать, – продолжил сержант. – Издеваться будут… Видел я однажды двух пацанов. Страшное дело… А ты?.. Боишься?

– Боюсь… – признался Урманов.

– Я вспомнил, – оживился сержант, – у Сереги одна граната осталась. Ему она теперь не нужна. Хочешь, принесу?

– Принеси.

Урманов чувствовал себя словно во сне. Будто бы и не с ним все это происходит. Реальность вселяла ужас, а близость неизбежной развязки вызывала в душе отчаянный трепет.

Сержант вернулся с гранатой, сунул ее Урманову. Тот машинально взял, сунул в карман.

– Аллах акба-а-а-а-а-ар! – донеслось с улицы и вслед за тем, страшной силы удар потряс стены дома.

– Бам-м-м-м!

Урманов инстинктивно пригнулся, втянул голову в плечи. От взрыва заложило уши… Подняв столб белого дыма, в левом крыле обрушились перекрытия.

Сержант передернул затвор.

– Прощай, брат.

– Прощай…

Они обнялись.

Укрывшись за откосом оконной рамы, Урманов поднял автомат. Сквозь прицел он увидел бегущих к дому людей. Туман слегка скрадывал их очертания. Они громко кричали «Аллах акбар!» и стреляли перед собой. Урманов тоже приложился и выстрелил. Один из бежавших упал. Урманов выбрал другую цель и снова нажал на спуск. Еще один боевик, словно споткнувшись, растянулся на обочине дороги… Чтобы сэкономить патроны, Урманов решил стрелять одиночными. Сделав несколько прицельных выстрелов, он метнулся к соседнему окну. И тут… Желто-белое пламя яркой вспышкой абсолютно беззвучно полыхнуло у него перед глазами, затем разом наступила полная и беспросветная темнота.

– Смотри, Анзор, этот вроде живой…

Урманов с трудом открыл глаза. Прямо перед ним стояли вооруженные, одетые в камуфляж и гражданскую одежду люди. Их силуэты были не четкими и расплывались. Один из них пнул его в бок тяжелым ботинком.

– Встать!

Урманов сделал попытку подняться, но едва оторвал голову от земли, все поплыло у него перед глазами, и он снова бессильно откинулся на спину.

Возвращение к действительности было тяжелым. Он медленно приходил в себя после контузии. Кружилась и болела голова, уши, словно ватой заткнули, тело казалось чужим – тяжелым и непослушным.

Еще когда он занимался боксом, отметил такую особенность: чем сильнее удар, тем меньше ты его ощущаешь. Нокдаун и нокаут человек вообще не чувствует… Но вот процесс возвращения – довольно неприятный, тяжелый и болезненный. Отсюда он сделал вывод: не уходить больно, а возвращаться тяжело.

Что-то подобное промелькнуло в его мыслях, когда Урманов собрав волю в кулак, неимоверным усилием заставил себя подняться.

– Кантрактнык? – спросил, оскалившись, грузный бородатый мужчина – судя по всему, старший среди боевиков.

– Нет… – тихо ответил Урманов. – Срочник.

– Дакумэнты.

Урманов полез во внутренний карман, достал военный билет.

Боевики рассматривали пленного с интересом. Они походили на стаю голодных волков, окруживших добычу. В глазах их не было ни жалости, ни сострадания… Урманов обреченно ждал решения своей судьбы.

– Ты зачэм пришел суда? – невысокий, востроносый боевик с жидкими усами и такой же реденькой бородой, в очках, похожий на взъерошенного воробья, больно ткнул Урманова стволом автомата в грудь. – Тэбя кто звал? Кто приглашал тэбя, русский?

Он говорил с характерным кавказским акцентом и при этом слегка картавил.

– Я солдат, – произнес Урманов, стараясь не смотреть ему в глаза. – Мне дали приказ…

– Но ты стрелял в мэня! – воинственно наседал на него боевик. – И в нэго!.. И в нэго!.. Во всэх нас…

– Я защищался. Вы напали, а я… Я вынужден был это делать.

– Ладна, Геха, помолчи! – высокий и грузный бородач отстранил «воробья». – Что с нагой? Ранэн?

Только сейчас Урманов почувствовал боль. Штанина выше голенища была вспорота и пропитана кровью. Пошевелив ступней, он услышал, как хлюпает в сапоге.

– Висар, пасматри.

Немолодой, с седыми пышными усами боевик достал нож, надрезал голенище, осмотрел рану.

– Рана глубокая, рваная, но кость, вроде, не задэта.

– Идти сможэшь? – спросил боевик.

– Да, – с готовностью подтвердил Урманов, понимая, что возможно, от этого будет зависеть его участь. Внутренне он уже приготовился к смерти, к тому, что его прикончат прямо здесь и был обнадежен этим вопросом.

– Анзор, там еще адын дышит, – сообщил бритый наголо коренастый боевик с черной косынкой на голове.

– Вэди суда, – приказал бородач.

– Он бэз сознания… Что с ним дэлать?

– Ты, Иса, мэня спрашиваешь, да?

– Ну, ты командыр…

– Чего ты ходышь? Чего ты спрашиваешь?.. Сам рэши этот вопрос!

Боевик в черной косынке ушел, и вслед за тем раздалась короткая автоматная очередь.