Транзит Сайгон – Алматы. Судьба вьетнамского партизана. Исторический роман (СИ)

Растерянный Стриж повесил ружьё на плечо и медленно побрёл в другую сторону. Ему захотелось взглянуть, не жив ли француз. Тот, казалось, спал с открытыми глазами, распластавшись на земле, раскидав руки в высокой траве, уставившись безжизненным взглядом прямо перед собой. Изо рта его стекала струйка крови. Долго стоял над ним Стриж, опираясь на приклад, в состоянии душевного ступора. Внезапно в его воспалённом мозгу явственно раздался глуховатый звон надтреснутого колокола. Зревшее в нём неделями решение, волнами эмоций пробивалось сквозь подкорку головного мозга. Он резко отшвырнул винтовку на землю и зашагал в сторону спасительных зарослей зеленеющего бамбука. Он почувствовал, что с каждым шагом ему становится всё легче. Он углубился в чащу, из которой они вышли только вчера, вошёл в ручей и решительно пошёл вдоль русла, по колено в воде. Он точно не знал, в какой стороне находился его отчий дом, но он уже был уверен, что непременно доберётся до родной хибары, как бы ни сложился его путь. Он шёл в родную деревню в провинции Нгеан, и ничто уже не могло заставить его отказаться от этой идеи.

Хайфонец тем временем стоял на вышке форта, прислонив свою винтовку к деревянным перилам, и наблюдал за Стрижом в бинокль. Когда он догадался, что Стриж, бросив оружие, уходит в лес вовсе не за грибами или ягодами, он повесил бинокль на грудь, полез в нагрудный карман гимнастёрки за трофейной «Житаной», закурил короткую крепкую сигарету и глубоко затянулся. Мы все немного размышляем над причинами, когда из нашей жизни исчезают люди, ещё вчера казавшиеся верными друзьями.

Из состояния задумчивости Хайфонца вывели крики Шланга, который уже десять минут бегал в его поисках по всему форту. По штабной рации передали приказ Зиапа оставить форт и отступать в сторону партизанских баз Танчао, принимая бой с противником по мере необходимости лишь из засад в случае преследования.

10.

Уже вечерело, когда я через одну из хорошо знакомых подворотен выбрался на Катина. В кармане форменной курточки у меня была новенькая рогатка из тисового дерева. С самого начала каникул я тренировался в меткости своего глаза и набивал свою руку на уличных фонарях, постоянно нанося врагу материальный ущерб, пусть и незначительный. В районах заселённых французами я вычислял в первую очередь жилища работников администрации и военных. Вот и сегодня я выбрал квартиру подполковника Иностранного легиона с широко распахнутой ради вечерней прохлады балконной дверью, из которой мягко струился уютный домашний свет. Подобрав камушек, я расположил его по центру, прищурил левый глаз, натянул резинку, нацелился и… «Клац! Трям!», сразу несколько лампочек в люстре полковника посыпались вдребезги, свет погас, а я пустился наутёк во все лопатки. Даже одна разбитая лампочка в те дни считалась вкладом в дело революции. Так рассуждал практически весь вьетнамский народ, от мала до велика.

Несчастный подполковник Курт Пфальц выскочил на балкон, погрозил кулаком в темноту и разразился отборными проклятиями на немецком языке. Он лишь недавно вернулся с Севера, где принимал участие в отступлении французских войск, сдавших Вьетминю колониальное Шоссе №4. Элитный эсэсовский батальон Пфальца перебросили в зону боевых действий в качестве последней надежды на спасение французских солдат. «Железная дивизия» Зиапа неожиданно обрушилась и с наскока начала брать один за другим французские форты вдоль трассы №4, подчистую уничтожая их гарнизоны. Брошенные на выручку французские десантники попали в клещи, из которых удалось выбраться лишь пятой их части. Французский командующий Карпантье распорядился эвакуировать гарнизон главной цитадели Каобанг, но при этом зачем-то одновременно бросил свои основные войска на штурм деревни Тай-Нгуен, находившейся в двухстах километрах к югу. Зиап не поддался на отвлекающий манёвр. Он просто вывел немногочисленные вспомогательные службы, расквартированные в Тай-Нгуене, и оставил деревню французам.

Эсэсовцы высадились с воздуха в районе деревушки Тат-Ке, где предполагалось, что гарнизон, отступавший с западного направления, из Каобанга, встретится с подкреплением, выступившим с востока, из Лангшона. Немцы ввязались было в схватку, но после часа боя марокканцы, прикрывавшие их тылы, разбежались, и силы Пфальца внезапно оказались атакованными со всех сторон.

Отступление французов к дельте Красной реки превратилось в настоящую кровавую мясорубку. Форт, находившийся между отступавшим гарнизоном и немецко-марокканским подкреплением, был с боем взят бойцами «железной дивизии». Гарнизон из Каобанга попытался обойти этот форт слева, в попытке соединиться с подкреплением, но легионеры ушли вправо. Обе колонны безнадёжно увязли в непроходимых зарослях, сквозь которые невозможно было прорубаться быстрее чем по несколько сантиметров в час. В этой чаще их неотвратимо накрыл огонь партизанских частей. Остатки легионеров, прорвавшиеся на трассу, подвергались беспрерывным атакам из небольших засад, рассеянных, казалось, по всей территории джунглей, обступавших региональные дороги, дышавших непримиримой угрозой, окутанных враждебным, ядовитым полумраком, таившим в себе поражение. Солдатам казалось, что неминуемая насильственная смерть поджидала их повсюду, куда бы ни ступал их кованый сапог по этой проклятой земле, окрещённой ими «дорогой слёз». Подполковник и в самом деле потерял сотни отборных бойцов, с которыми в прошлом форсировал переправы не только Нигера, но и Дона. Сегодня по этому Шоссе повстанцам беспрепятственно поставлялось самое современное советское оружие.

И вот, какой-то уличный пацанёнок добрался до чудом уцелевшего герра Пфальца даже в Сайгоне, лишил отдыхавшего от Северной бойни воина, заслуженного отдыха со свежим номером «Франкфуртер Аллгемайне Цайтунг». Улицы вечернего города огласились свистками городовых. Хлынул дождь. На бегу я вспомнил, что одна из знакомых мне партизанских явок была ближе по пути, чем дом дяди Нама.

Лишь подбегая к явочной квартире, я перевёл дух. Дверь на условный стук мне открыл здоровенный детина, похожий на бывшего налётчика. Услышав верный пароль, он отозвался и подвинулся в сторону, пропустив меня в квартиру. В передней, напротив кухни, на раскладушке спала девушка. В гостиной два партизана сидели на полу, склонившись над картой Сайгонской области, и оживлённо о чём-то спорили. Увидев меня, старший из них, Тхо, властно поднял руку, заставив своего товарища замолчать. Я его хорошо знал, потому что он несколько раз приходил к дяде Наму с поручениями от отчима и уносил с собой посылки и мои письма матери.

– Привет, Мишель, – сказал он мне, ласково подзывая подойти. Когда я присел рядом с ними он ткнул на отмеченный звёздочкой квадрат на карте. – Тебе знаком аэропорт Таншоннят?

– Конечно, – сразу закивал я.

– Я хорошо помню, о чём ты меня просил в прошлый раз. Мы готовы принять тебя в наш отряд. Это Чай, проводник, – представил он своего товарища. Мы поклонились друг другу. – Со временем он отведёт тебя на нашу базу.

Я слушал его с замиранием сердца, смотрел на них и на карту во все глаза.

– Но сначала ты должен проявить себя. Доказать, что ты достоин присоединиться к партизанскому движению. Пройти проверку.

У меня пересохло в горле и засосало под ложечкой.

– Я готов, – сказал я.– Что я должен сделать?

Тхо удовлетворённо кивнул, Чай продолжал подозрительно рассматривать меня.

– Твоим первым заданием будет провести разведку аэропорта Таншоннят. Этот объект очень важен для нас. Ты должен будешь начертить его схему, пересчитать самолёты и обозначить их расположение…

Рано утром на следующий день я вывел на улицу свой велосипед и покатил в сторону Таншоннята. Дорога не заняла много времени, настолько резво я крутил педалями. Быстро сориентировавшись на месте, я выбрал себе небольшую возвышенность с удобным обозрением, с которой я немедленно приступил к своим зарисовкам. Я настолько увлёкся своей работой, что было уже слишком поздно, когда я различил угрожающе маячившие в предрассветных сумерках силуэты, направлявшиеся в мою сторону. Это были алжирцы из Иностранного легиона. Когда они поняли, что я их заметил, один из них направил в мою сторону дуло автомата и крикнул мне на ломаном вьетнамском, чтобы я встал и поднял руки. Едва заметив их, я успел затолкать карту в рот и, подчинившись, встал, жуя бумагу, и вздёрнув руки над головой.