Желтый саквояж

Впрочем, внезапно всё изменилось, и Дмитра неожиданно перевели из битком набитой камеры совсем в другое помещение. Тут на нарах даже были свободные места, и сокамерники, с которыми Дмитро поделился своими бедами, объяснили, что раньше его содержали в камере предварительного заключения, а вот теперь…

Что значит это многозначительное «теперь», парубок сначала не понял, но когда вскорости за ним явился надзиратель, Дмитро сообразил, что его снова начинают вызывать на допрос и, почему-то обрадовавшись, с готовностью вышел из камеры.

Надзиратель, худой дядька в летах, портупеи не носил, и потому тяжёлая кобура с наганом заметно перетягивала плохо затянутый ремень на один бок. Но власть есть власть, и как бы там надзиратель не выглядел, ясное дело, когда, закрыв дверь, он кивком приказал идти вперёд, Дмитро послушно зашагал по коридору.

Сначала они шли мимо одинаковых дверей с глазками, а потом спустились этажом ниже, и страж завёл арестанта в незнакомую комнату. Здесь Дмитро ещё не был и сейчас с интересом смотрел на сидевшего за столом военного.

Кивком отпустив торчавшего у двери надзирателя, военный жестом приказал Дмитру сесть на стоявший посередине комнаты табурет и лениво спросил:

– Иванчук Дмитро, из Подгайцев, так?

– Так, – с готовностью подтвердил Дмитро.

Военный, а судя по всему, это был следователь, раскрыл лежавшую перед ним картонную папку и монотонно зачитал:

– Вы, Иванчук Дмитрий, житель села Подгайчики, обвиняетесь в пособничестве вооружённому бандиту, каковым является ваш собственный брат Иванчук Остап.

– Да какой же он бандит… – начал Дмитро, но следователь резко оборвал его окриком:

– Молчать! – А потом тихо и чуть ли не вкрадчиво спросил: – Сколько вас в банде?

– Какая банда, пане слидчий?.. [106] – ошарашенно забормотал Дмитро. – Та мы ж…

– Вот именно вы! И добычу вы делили!

– Какую добычу? – оторопел Дмитро.

– Какую, какую?.. Такую! – следователь треснул по столу кулаком. – Саквояж где?!

– Та, пане-товарищу, – залепетал Дмитро, – нема в мене якогось, як вы кажете, саквояжу.

– Нет, говоришь? – грозно повторил следователь. – А из-за чего у вас в сарае перепалка была? Из-за саквояжа! Что там, говори!.. Деньги?

Услыхав такое, Дмитро мгновенно побледнел и, забыв всё, что говорил раньше, ляпнул:

– Нема там нияких грошей, пане-товарищу! Нема… Там, мабуть, якись паперы…

– Бумаги какие-то, говоришь? – ехидно переспросил следователь. – А откуда ты знаешь?

– Так брат мени говорив, – Дмитро судорожно облизал губы. – Ему той поляк сказал. Якого я на Яблуневой бачив. Вы його, пане-товарищу, сами спросить…

– Спросим, обязательно спросим… – прошипел следователь и заглянул в папку. – А вот ты мне ещё вот что скажи… Ты, Иванчук Дмитро, в КПЗУ был?

Столь внезапный поворот сбил Дмитра с толку, и он лишь молча кивнул, а следователь, ничуть не удивившись, продолжил:

– Правильно, был… И мы это знаем. И как ты в КПЗУ был и какие обещания в польском постерунке подписывал, тоже знаем. Не забыл?.. А то я напомню… – и следователь зашелестел бумагами.

Такая осведомлённость была полной неожиданностью для Дмитра, и он испуганно пробормотал:

– Ни, ни, не треба, – а потом жалко добавил: – Пане-товарищу, мене ж там били.

– Ах били… Значит, когда бьют, ты говорливый?.. Ну и мне, гад, скажешь. Я про банду вашу всё хочу знать! – и следователь положил на стол пудовые кулаки…

Маленький костерок был разложен на самом берегу небольшой лесной речки, а полуголые Зенек с Остапом, стараясь согреться, жались к огню. Как ни удивительно, но за те часы, в течение которых они дружно месили болотную грязь, парни, в общем-то, нашли общий язык. По крайней мере взаимная вражда несколько отступила, да и их теперешнее бродячее состояние поспособствовало возникновению какой-то, пусть даже временной, общности.

Так что, когда они наконец набрели на эту речушку, а позже, кое-как приведя себя в порядок, развели костёр, Зенек горько вздохнул и откровенно пожаловался Остапу:

– Да, заварилась каша через тот клятый саквояж… А спросить почему? Я ж всего-навсего поручник. Приехали, вези, говорят, а тут «мессершмитт» немецкий, ну и… А к вам я сам не знаю чего сунулся, может, там одни бумаги штабные, уже никому не нужные. Война-то, шлях бы ёё трафил [107], кончилась.

– Может, и так, – подкладывая в огонь веточки, согласился Остап. – Наверное, сгорел той чемайдан. А если нет, то нашёл его какой-нибудь дядька та и повыкидал всё из него…

– А, теперь вшистко едно [108]… – Зенек поднялся и пощупал развешенную на кустах одежду. – Похоже, высохла. Давай-ка, гайдамака, чего-то думать, ночевать здесь придётся…

Быстренько одевшись, они дружно наломали лапника в случившемся неподалеку молодом ельнике и где-то за полчаса у костра была устроена вполне приличная постель. Заканчивая работу, Зенек неожиданно рассмеялся:

– Слушай, ты ж, кажется, говорил мне, как тебя звать, а то я всё гайдамака да гайдамака. Говори, как лучше?

– Зовите просто Остапом. Иванчук я. А ещё лучше, если паном студентом назовёте. Я ж с политехники…

– Вот оно что… То-то я никак понять не мог, в чём разница между тобой и братом… – покачал головой Зенек и с усмешкой предложил: – Так, пан студент, может, ляжем вместе? Тогда нам двух маринарок [109] хватит. Как, возражений нет?

– Нет, пане поручнику, – Остап тоже улыбнулся. – Если разом [110], оно даже теплее будет…

Вдвоём они дружно зарылись в своё импровизированное лежбище, и на берегу речушки воцарилась тишина, нарушаемая только едва слышным журчанием воды, да лёгким шумом, долетавшим из недальнего леса. Однако дневное возбуждение пока не проходило, вдобавок парни уже успели отдохнуть и, поскольку сон не шёл, Зенек решил снова затеять разговор:

– А знаете, пан студент, я всё думаю. Попасть в НКВД, это такое… Боюсь, если они нас словят, то не иначе, как у них принято, к стенке поставят…

– Что-то у нас, пане поручнику, думки одинаковые, – фыркнул Остап. – Я тоже ломаю голову, какого лиха они ко мне прицепились?

– Э, пан студент, вы меня удивляете, – Зенек повозился, вытаскивая упиравшуюся в бок ветку. – Непонимание таких дел – нонсенс. Ну, кто вы для них? Украинский интеллигент, то есть националист и немецкий шпион одновременно. А знаете, я теперь вам даже сочувствую. Вести такую борьбу и в конце концов заполучить на шею Советы, это знаете…

– Знаю! – сердито огрызнулся Остап. – Но всё равно мы добъёмся воли! Это наша земля!

– Ах, пан студент, пан студент… – укоризненно заметил Зенек. – Хозяин земли, я вам честно скажу, это тот, кто имеет силу. Сейчас это либо Советы, либо немцы. А у нас с вами, как ни прискорбно, нет ничего…

– Пане поручнику, своя земля даёт силу, – словно убеждая самого себя, ответил Остап.

– Согласен, – вздохнул Зенек и немного помолчав, сказал: – А я, признаться, было подумал, что вы с той дивчиной куда-то собрались. Я ж тебя на перроне засёк и уходить начал, а ты там, у вагона, вроде как столбом встал…

– Вы что, и её заметили? – от неожиданности Остап даже привстал на постели.

– Конечно заметил, – Зенек чуть подвинулся. – Между прочим, она и правда красивая.

– Красивая, – согласился Остап и с плохо прикрытой горечью заметил: – Вот только дороги у нас разные…

– Про дороги это ты верно. Завтра мы с тобой, гайдамака, тоже расходимся, – и Зенек, поплотнее прижавшись к спине Остапа, потянул маринарку на себя…

Райотдел НКВД размещался в старинном монастырском здании, почему-то выстроенном полукругом, и это было заметно даже внутри помещения. Во всяком случае, начальнику так казалось и каждый раз, усаживаясь за свой стол, он внимательно смотрел на простенки, пытаясь на глаз определить кривизну.