Бородинское поле

стоял невысокий, коренастый человек с гривой Бетховена -

Константин Константинович Иванов, воспитанник Буденного,

бывший трубач Первой Конной армии. Исполнялись

Чайковский, Римский-Корсаков, Рахманинов. После ресторана

с невероятным джазом и безголосым певцом, после

сексуальных танцев атмосфера Колонного зала показалась до

боли родной, точно они с дикой планеты вернулись в отчие

края. И снова они были молодыми, красивыми и гордыми.

Олегу казалось, что внешне Варя мало изменилась за

эти прошедшие тридцать лет. Но вместе с тем в характере ее

произошли какие-то серьезные перемены. Не было прежнего

душевного тепла и нежности, а его ласки она грубо отвергала.

Все куда-то улетучилось, растаяло. Он не заметил, когда это

произошло, лишь подозревал, что Варя кем-то увлеклась, так

как другого объяснения ее черствости он не находил, хотя для

подобных подозрений не было никаких оснований. Варя

внушала ему мысль, что такова природа человеческих

взаимоотношений: любовь, мол, проходит, остается чувство

уважения. Олег не желал с этим мириться, решительно

отвергал, как он говорил, подобные доморощенные теории, но

взаимности не получил. Постепенно, год за годом, их чувства

черствели, холодок между ними усиливался, появились

раздражительность и недовольство с обеих сторон, взаимные

компромиссы, которые прежде рассеивали недоразумения,

были позабыты. А внешне, для постороннего глаза, все,

казалось, как надо: хорошая, благополучная семья.

И вот концерт в Колонном зале обрадовал их и вместе с

тем напомнил о чем-то далеком и прекрасном, что незаметно

ушло от них, навсегда потеряно. "Навсегда ли? А может,

временно? - с надеждой спрашивал себя Олег и отвечал: - От

меня это не зависит, и не по моей вине потеряно".

Варя слушала музыку с большим волнением. Она словно

погрузилась в неожиданно новую сферу, найдя там праздник

души. Музыка очаровывала и в то же время тревожила, больно

задевала сокровенные струны, порождала воспоминания. Но

Варя была далека от признания собственных ошибок и вины.

Она просто тосковала о чем-то несбывшемся, прошедшем

мимо....Голова была тяжелая, свинцом налитая, во рту

пересохло. Олег встал, направился в кухню, чтобы выпить

стакан минеральной. На террасе столкнулся лоб в лоб с

Брусничкиным. Вид у Леонида Викторовича был какой-то

жалкий, растерянный.

- Что не спится? - спросил Олег первое, что пришло на

ум.

- Хотел выйти, но там собака на крыльце лежит и рычит. -

Слова свои он дополнил жестом.

- Должно быть, отец спустил его, - сказал Олег, зевая. -

Пойдем, он не тронет.

Во дворе было свежо и сыро. Темно-серое небо без

звезд не предвещало ясной погоды. Здоровенный мохнатый

Дон нехотя встал с крыльца, отошел к калитке и лег, загородив

своей глыбой выход на улицу. Брусничкин уныло взглянул на

собаку и спросил:

- А моя машина? Ариадна, должно быть, в машине спит?

- Она уехала. Еще вечером, пожалуй засветло.

- Одна? - почему-то настороженно спросил Брусничкин.

- Возможно. Впрочем, я не обратил внимания.

- А Павел Павлович с ней уехал?

- Нет, он с Орловыми.

- Как так, почему? - В голосе Брусничкина звучали

раздражение и тревога.

- Не знаю, - нехотя буркнул Олег.

Брусничкин был явно возмущен и растерян.

- Черт знает что! Почему меня не разбудила?

- Должно быть, пожалела тревожить сладкий сон,

проявила заботу, - с едва скрытой иронией ответил Олег, но

чувствительный к определенной теме Брусничкин понял

иронию и продолжал вслух возмущаться:

- Позаботилась... Только о ком? - И, махнув рукой,

удалился в глубь сада, спросив из темноты: - Так он меня не

тронет?

Олег не ответил. Он ушел на кухню и, не найдя там воды,

утолил жажду пивом. Тотчас же появился на кухне и

Брусничкин. Извиняющимся тоном проговорил:

- Я, кажется, вчера перебрал - голова трещит, а во рту как

в свинарнике. Хорошо бы дезинфекцию произвести. - Влажные

глаза его скользнули по бутылкам пива.

Олег налил ему стакан. Брусничкин выпил залпом и

наполнил еще стакан, но пить сразу не стал. Закусил

малосольным огурцом. И заговорил дружелюбно, со вздохом, и

вздох этот означал раскаяние и примирение:

- У вас симпатичная сестра. Умница. Она кто, врач? -

Олег кивнул, и Брусничкин, выпив еще стакан пива, продолжал:

- А муж ее, кем он вам доводится - свояк, если не ошибаюсь, -

человек видный и, знаете, большой эрудит.

- Я бы не сказал, - выпалил как-то машинально Олег и

пожалел. На всякий случай прибавил: - Эрудит-дилетант.

- Это ничего не значит. В конце концов мы все дилетанты.

В наш век энциклопедистов нет и быть не может.

Уловив в его словах лицемерие, Олег еще раз, теперь

уже демонстративно, зевнул и, делая усилие над собой,

сказал:

- Пиво на сон клонит. Еще часа три можно подремать.

Брусничкин взглянул на две еще не откупоренные

бутылки пива, сказал, изображая на лице растерянность:

- А я еще посижу. Я выспался. Посижу до рассвета - и на

электричку.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

1

В части подполковника Шпакова с утра ждали генерала

Думчева. Накануне его приезда Шпаков - бритоголовый,

полный, на вид даже рыхловатый, и добродушный - обошел

подразделения и службы, все дотошно проверил и просмотрел

и остался доволен. Везде нашел он полный порядок, все

сверкало строгой праздничной чистотой. Только на одном

агрегате не хватало щитка-указателя. Собственно, щиток

приготовили, оставалось только прикрепить его к

металлической стенке.

- Это мы мигом, товарищ подполковник, - пообещал

старший лейтенант Геннадий Федоров и, весело сверкнув

черными озорными глазами, молодцевато прищелкнул

каблуком. В части Федоров слыл лихим офицером, для

которого все нипочем и нет для него ничего невозможного и

даже запретного. "Стоит только захотеть, и все будет в

аккурат", - любил он щегольнуть этой фразой и считал ее

своим девизом. Смекалистый и находчивый, Федоров верил в

свое везение, как в божий дар, и полагал, что сама природа

предназначила ему большое будущее, в которое он мчался

очертя голову. Его необузданная самоуверенность всегда

граничила с риском, часто безрассудным, но и тут он придумал

для себя формулу: "Без риска не бывает удачи, риск -

благородное дело".

Как бы то ни было, а Федорову везло: он быстро и легко

продвигался по службе, благодаря не столько своему

характеру, сколько природному уму, сообразительности и

особому пристрастию к технике. В технике он хорошо

разбирался, тут он умел проявить себя с блеском, как

говорится, показать товар лицом Его отмечали, поощряли.

Самовлюбленный и заносчивый, Федоров задирал нос, после

каждого поощрения ходил этаким гоголем, ног под собой не

чуя. И тогда в него вселялся какой-то бесенок, лукавый,

озорной о коварный, кружил ему голову дурным хмелем и

толкал совершить что-нибудь такое, что не дозволено другим.

Бесенок этот шептал ему: "Ну давай, давай, покажи, что тебе

это раз плюнуть. Ты ж Федоров". И Федоров "показывал":

выкидывал такие коленца, за которые с него строго

взыскивали - его наказывали. Но, как это ни странно, и

поощрения и наказания он принимал как должное, как

совершенно естественное и даже необходимое. "Одно другому

не мешает. Не ошибается тот, кто не рискует. А риск -

благородное дело, следовательно, и сопутствующие риску

ошибки тоже дело благородное", - шутя, оправдывался он и