Бородинское поле

представляли собой незаконченные наброски, иные ей самой

не нравились. Словом, все еще находилось в стадии работы,

творческого поиска. Тематически они разделялись на три

части. Первая посвящена историческому прошлому России, и в

частности древнему городу Подгорску, граждане которого

вписали в героическую летопись Отечества немало ярких

страниц. Вторая часть - ратному подвигу народа нашего в годы

Великой Отечественной. И третья часть - всемирному братству

народов. Теперь она строго, критически смотрела на эскизы и

пыталась как бы взглянуть на них глазами Олега: понравятся

ли они ему? Это было главное. Она боялась огорчить его. Он

строг, требователен, снисхождения от него не жди. Да она и не

хотела снисхождения. Речь идет не о каких-то сиюминутных

эстампах ширпотреба - это же на века.

Сознание того, что она творит на века, что это должно

остаться и тогда, когда уже не будет в живых и ее и Олега,

вызвало чувство ответственности и гордости, заставило

сосредоточиться и строже взглянуть на свой труд. Боязнь, что

эскизы не понравятся Олегу, бросала ее в состояние уныния и

страха. Нет, она не понесет эти эскизы завтра, они не готовы.

Предстоит еще большой труд, новые поиски. Она позвонит ему

утром, объяснит, и он поймет, он должен ее понять, он добрый,

он славный.

Поговорив с Валей по телефону, Олег тотчас же уснул:

сказывалась усталость, вызванная возбужденностью и

нервным напряжением. Когда Варя, разделавшись с посудой -

пришла в спальню, Олег уже видел первые сны. Снилось ему

совсем не то, что б он хотел, - снился ему Леонид Викторович

Брусничкин, сидящий на царском троне, в шапке Мономаха и в

парчовой одежде Годунова (перед этим Олег с Варей слушали

в Большом театре оперу Мусоргского, партию царя Бориса

великолепно исполнял Александр Огнивцев). Олег сначала

удивился, увидав Брусничкина в таком одеянии, спросил его:

"Что за клоунада? Цирк! Ты что, архитектуру забросил и в

театр перешел?" - но грозный царь - теперь он уже был похож

на Ивана Грозного - строго осадил его каким-то неестественно

визгливым, истеричным окриком: "Я государь! Ты что, ослеп,

не видишь? На мне шапка Мономаха!"

Олег присмотрелся - и действительно, та самая,

уникальная, знаменитая историческая реликвия, которую он

видел в Оружейной палате, торжественно покоилась сейчас на

голове Брусничкина. А все десять пальцев его рук сверкали

бриллиантами, сапфирами, рубинами, изумрудами. И на

каждом пальце по нескольку колец и перстней. "Да что ж это

такое, как могло случиться? Брусничкин - и вдруг на царском

троне?" - с досадой и негодованием подумал Олег.

Но ведь шапка Мономаха - это же историческая

реликвия, национальное достояние! И как он посмел,

Брусничкин, прикоснуться к ней, напялить на свою безголовую

башку! Ему вспомнилась смешная фраза, которую он слышал

на стройплощадке: бригадир, отчитывая нерадивого рабочего,

говорил: "Безголовая твоя башка". И вот теперь Брусничкин

напялил корону русских царей на свою безголовую башку.

Значит, он ее выкрал из Оружейной палаты, проник в Кремль и

выкрал. Надо позвать милицию, а то, чего доброго, уплывет

эта бесценная реликвия за рубеж, как многое уплывало.

Он проснулся, так и не позвонив в милицию. И уже долго

не мог уснуть. Нелепый сон и Брусничкин в шапке Мономаха в

тот же миг растаяли, хотя реальный Леонид Викторович в это

время без всяких сновидений храпел в соседней комнате и

храп его пронизывал тесовую перегородку и доносился до

слуха Олега. Подумалось: наверное, его храп и навеял этот

странный сон.

Олег вспомнил прошедший день, гостей, споры и Валю

Макарову. Ему вдруг показалось кощунством думать о Вале,

слушая ровное дыхание жены - Варя спала, подложив под

щеку ладонь, крепким сном, даже храп Брусничкина ее не

беспокоил. И Олег начал вспоминать предыдущий день, когда

они вдвоем с Варей в субботу, накануне дня его рождения,

решили отметить пятидесятилетие ужином в ресторане

"Будапешт". Они шли по улице Горького не спеша, просто

гуляли, вспоминая далекие годы юности. "Может, сходим на

концерт?" - предложила Варя. "Куда - вот вопрос", - ответил

Олег без особого энтузиазма. Но на всякий случай читали

афиши концертов. Вот метровые буквы зазывали на концерт

Иосифа Кобзона, красочный, со вкусом сделанный плакат

оповещал столицу о выступлении Елизаветы Авербах.

"Может, сходим?" - сказала Варя. "Зачем? - вяло

отозвался Олег.

Была еще афиша, скорее, объявление, оповещавшее о

выступлении в заводском клубе русского оркестра "Боян" под

управлением Анатолия Полетаева. "На этот бы я сходил, да

далеко добираться: клуб-то на окраине города", - сказал Олег.

"В клуб я не хочу, - отозвалась Варя и напомнила: - Мы же

решили в "Будапешт". После концерта не успеем: рестораны

до одиннадцати часов".

"Будапешт", расположенный в самом центре Москвы,

между Неглинкой и Петровкой, когда-то назывался "Аврора".

Просторный зал с мраморными колоннами, хорошая кухня,

какая-то слоя, особая атмосфера - все это когда-то, еще до

войны и в первые послевоенные годы, привлекало Олега и

Варю.

На этот раз свободных столиков не оказалось, и они сели

за стол, за которым сидели двое уже немолодых мужчин, как

потом выяснилось, приезжих, проживающих здесь же, в

гостинице "Будапешт". Они спустились поужинать. На эстраде

оглушительно играл джаз, и чернобородый откормленный

юнец, похожий на библейского апостола, гнусаво шептал в

микрофон стихи Есенина на невообразимый мотив.

- Жаль, что Есенин не слышит, как над ним измываются

благодарные потомки! - явно негодуя, сказал

командированный.

- А может, напротив, хорошо, что не слышит? -

поддержал реплику Олег. - А то перестал бы писать стихи или

вторично ушел бы в мир иной от такого зрелища.

Потом начались танцы уже под какой-то бешеный рев

джаза. Выходили пары, молодые и пожилые, с осоловелыми

глазами, раскрасневшимися лицами. Одни томно прижимались

друг к другу, точно хотели навеки слиться воедино, другие,

напротив, отойдя друг от друга и извиваясь корпусом,

выделывали умопомрачительные па. Особенно запомнилась

одна тощая, плоскогрудая, жилистая девица. В ней столько

было нерастраченной энергии, азарта и огня, что казалось, в

какой-то критический миг ее тело не выдержит такого бешеного

темпа - разлетится на части.

Она высоко, до уровня плеч, подбрасывала тонкие

смуглые ноги, выкидывала в стороны руки-плети, с такой силой

отбрасывала голову, что казалось, та вот-вот оторвется.

- Во дает, во выкаблучивается! - с убийственным смехом

говорил один из командированных. И добавил: - Как в кино,

когда времена нэпа показывают.

Варя глядела на эти танцы негодующими глазами, и Олег,

чувствуя отвращение к этой, как он выразился, мерзости,

быстро рассчитался с официантом.

На улицу вышли с чувством горечи и досады. И тогда в

них пробудились воспоминания, как осенью сорок первого,

перед уходом Олега на фронт, они с Варей в Колонном зале

Дома Союзов слушали симфонический концерт. Дирижировал

тогда выдающийся музыкант Николай Семенович Голованов. И

пожалели, что пошли в ресторан, - лучше бы в Колонный зал

на концерт. Олег посмотрел на часы и сказал: "А мы еще

успеем. Пошли". Они успели. В кассе были билеты, играл

Большой симфонический оркестр. За дирижерским пультом