Бородинское поле

Игорь.- А как ты думал?! Самое непосредственное.

И Федоров поведал всю историю своего знакомства с

Новеллой. При этом он то и дело называл ее невестой,

говорил, что в ближайшее время они поженятся, что вопрос

этот решен. И тут же рассказал о ее письме, о том, что она

ждет его в Энске (надо обсудить конкретные вопросы

свадьбы). И если она уедет из Энска, не повидавшись с ним,

тогда все рушится, все летит вверх тормашками. Новелла

подумает о нем черт знает что и не простит. Вот почему он

должен встретиться с ней, чего бы это ни стоило.

- Да, да, Остапов, любой ценой, - повторил он

решительно и непреклонно.

- И что вы решили? - настороженно спросил Игорь.

Федоров посмотрел на него пристально и строго. Сказал,

понизив голос до полушепота:

- Я решился на крайность. Но об этом будешь знать

только ты. И больше ни одна душа. Понимаешь? Никто. Тебе я

верю. Потому что ты такой... ну, понимаешь, на душу лег мне.

Ты мужик настоящий. Я решил после отбоя махнуть в город.

Утром я вернусь. Ничего не случится. Ты меня понял?

- Без разрешения? - тихо спросил Игорь.

- Ну конечно.

- А почему бы вам к подполковнику Шпакову не

обратиться?

- Бесполезно.

- А вдруг?

- Шансов один из ста. Откажет - тогда уже все. Нет, лучше

так: поеду, а к утру вернусь.

- Но ведь это чепе.

- А кто узнает? Разве что ты доложишь. Скажешь ведь?

- Вы ставите меня в неловкое положение. Если спросят,

скажу, - твердо ответил Игорь. То, что задумал Федоров, ему

казалось невероятным, легкомысленным и даже преступным.

Ему все еще не верилось, что такое решение окончательно.

Возможно, старший лейтенант просто испытывает его.

- Если спросят - это уже другое дело. Ты на всякий случай

адрес запомни: улица Заречная, дом четыре, квартира тоже

четвертая. Легко запомнить.

- Геннадий Николаевич, - Игорь впервые обратился к

Федорову так, - очень прошу вас - не ездите. Это нехорошо.

- Плохо, говоришь? - Голос Федорова прозвучал резко,

недовольно, с вызовом.

- А вдруг тревога? Можете себе представить?

- Тревога, говоришь? А ее не будет. Вот так-то. Не будет! -

точно дразня и заклиная, выталкивал Федоров жесткие слова.

- А если будет? Она может быть в любую минуту.

- А ты не каркай! Ты и взрыв вот так же накаркал.

Они разговаривали на ходу. Последние слова обидно

задели Игоря. Он этого не заслужил. За что такое

оскорбление? Игорь остановился. Остановился и Федоров,

прищурил на Игоря темные колючие глаза, в которых заиграли

огоньки презрения.

- Нет, Остапов, ты никогда не любил. И не знаешь, что

такое настоящая любовь. Не знаешь и, возможно, никогда не

узнаешь. Ты сухарь, рационалист, автомат, робот. "Любовь

сильнее смерти" - это сказал Тургенев. А он умел любить. Для

большой любви нет преград. К любимой пойдешь через

минное поле, через десять рядов колючей проволоки, под

пулеметным огнем. Мне, Остапов, жаль твою Галю: она

ошиблась в тебе, как ошибся и я. Да, ошибся, поверял в тебя.

Обрушив на Игоря поток колючих, обидных слов, он вдруг

умолк, бледный, расслабленный, готовый еще что-то сказать в

заключение, поставить точку. Поэтому Игорь выжидательно

молчал.

- Вот что, Остапов, - наконец приглушенно сказал

Федоров, - я тебе ничего не говорил, ты ничего не знаешь.

Забудь, выбрось из памяти, зачеркни.

С этими словами он резко повернулся и быстро зашагал

в сторону гарнизона, шурша прошлогодней листвой, оставив

удрученного, растерянного Игоря наедине с болезненно

противоречивыми, путаными мыслями.

Игорь не сразу пошел в часть. Он хотел здесь, в этой

апрельской роще, оглушаемой вечерним пением дроздов и

зябликов, разобраться в путанице дум.

У него было свободное время - личный час, когда

солдаты пишут письма, читают книги, приводят в порядок свое

обмундирование, или, как он, Игорь Остапов, уединясь в

березовой роще, общаются с природой с глазу на глаз. А он

любил природу, умел ее понимать душой. Природу по-

настоящему он почувствовал и познал лишь в последние годы,

находясь на военной службе, вот здесь, в этом полнозвучном

лесу, где среди белоногих берез и шатровых елей стоят их

грозные ракеты. Она открылась ему однажды яркой осенью,

когда он еще тосковал по Москве, - открылась багряно-звонкая,

с грибным ароматом и золотым листопадом, и вошла в него

как праздник, неожиданный и навек желанный, и теперь она

была всегда с ним, в нем самом, потому что она окружала его

постоянно и неотступно, всегда - весной и летом, осенью и

зимой. И всегда она была разная, но неизменно прекрасная,

наполняла сердце радостью и ощущением чего-то великого и

вечного, торжеством жизни.

Игорь медленно шел опушкой, глубоко и с наслаждением

вдыхал полной грудью сладковатый апрельский воздух,

настоянный на прелой прошлогодней листве и ароматах

весенних почек, слышал удаляющееся шуршание быстрых и

дерзких шагов старшего лейтенанта и медленно погружался в

пучину обложивших его со всех сторон трудных дум. Было ему

непонятно, как все-таки поступит Федоров. Как все-таки

понимать его последние слова? Как отказ от своего решения

ехать в Энск? Или он все-таки поедет? Если так, то это

безумство, непростительное легкомыслие. Игорь не знал, как

ему быть, хотя и чувствовал потребность, необходимость что-

то предпринять. В части готовится явно чепе, он, младший

сержант Остапов, единственный знает об этом, и его долг,

обязанность предотвратить это чепе, не допустить позора,

который ляжет на всю часть. И в конце концов спасти самого

Федорова. В интересах всей части, в том числе, и даже прежде

всего, в интересах старшего лейтенанта, должен действовать

он, младший сержант, комсомолец Игорь Остапов. Как

действовать? Очень просто: пойти и рассказать подполковнику

Шпакову.

Но только было так подумал, как появились серьезные

сомнения в правильности подобного шага. Прежде всего,

спросил он самого себя, а не будет ли это с его стороны, грубо

говоря, предательством? Если не предательство, то по крайней

мере что-то дурное, неприличное, недостойное порядочного

человека. Он испытывал неприятное чувство тревоги, обиды и

горечи, словно сам попал в какую-то грязную историю...

...После заступления в наряд сразу же и обнаружилось

отсутствие старшего лейтенанта Федорова. Пополз

беспокойный, взволнованный шепоток:

- Где Федоров? Что с Федоровым? Почему нет старшего

лейтенанта Федорова?

Сначала тихо, вполголоса. А потом все громче,

тревожней:

- Федоров! Где Федоров?!

Игорь Остапов чувствовал себя прескверно. "Федоров?

Где Федоров? Что с Федоровым?" - эти взволнованные слова,

точно плетью, хлестали его, и он не смог молчать, он сказал,

что знает, где старший лейтенант Федоров. И тотчас же в Энск

на Заречную улицу среди ночи на машине выехал офицер.

Федоров и Новелла сидели в маленькой квадратной

комнатушке в одно окно, выходящее на улицу, и ужинали. Ужин

подходил к концу. Пустые бутылки из-под шампанского и водки

маячили среди остатков скромной закуски; Федоров, сняв

галстук и расстегнув ворот рубахи и расположившись за

столом совсем по-домашнему, осоловело глядел на

розоволицую Новеллу и вполголоса, чтоб не слышали в

соседней комнате, говорил ей хмельные нежности. В полночь у

дома номер четыре, сверкнув зажженными фарами,

остановилась машина, хлопнув дверцей, и от этого хлопка

Федоров интуитивно вздрогнул. Обостренным чутьем

человека, находящегося в состоянии нервного возбуждения и к