Жара в Архангельске

Нежаркое ноябрьское солнце тихо клонилось к горизонту, кладя свои прощальные лучи на облетевшие чёрные деревья и остывшую землю. Воскресный день клонился к вечеру, завтра начиналась новая рабочая неделя, но Оливу ничуть не огорчало это обстоятельство. Напротив, она не спеша шла по лесу и, глядя вслед уходящему солнцу, тихо улыбалась.

"Четыре дня осталось…" – блаженно подумала она и, щурясь, ещё раз ласково посмотрела на заходящее солнце.

Четыре дня оставалось до приезда Салтыкова в Москву. В пятницу, второго ноября, будет короткий день – и сразу же после работы она помчится встречать его на Ярославский вокзал, а оттуда они поедут в гостиницу и будут там вдвоём, только вдвоём все три выходных дня.

Четвёртое ноября сделали праздничным днём относительно недавно – взамен отменённых праздников шестого и седьмого ноября, которые страна праздновала более семидесяти лет. Путин, придя к власти, дал людям возможность отдыхать без перерыва с 1 по 9 января, но взамен этого урезал ноябрьские и майские праздники.

Чёрная полоса в жизни Оливы постепенно просветлела, и неприятности, так угнетавшие её весь сентябрь, вскоре рассосались сами собой. После долгих мытарств она устроилась, наконец, на неплохую работу и даже помирилась с Аней при помощи Димы Негодяева. Дима помог Оливе вернуть подругу, написав Ане смску, в которой было сказано, что Олива хочет с ней помириться. Аня незамедлительно ответила ему, что не имеет никаких возражений против этого, подруги немедленно созвонились и, не вспоминая о ссоре, стали дружить как прежде.

Салтыков, крепко обидевшись на Оливу, когда она несколько дней не отвечала на его звонки, вскоре тоже отошёл. На следующий же день после их ссоры он позвонил ей и сказал, что любит её по-прежнему сильно и ждёт встречи с ней.

– Ты тоже прости меня, мелкий, тебе, бедненькой, тяжело там одной… – говорил ей Салтыков, – Я просто так переволновался за тебя, когда ты пропала…

– Не будем, не будем об этом, – едва сдерживая слёзы, перебивала его Олива.

Вечером Салтыкову стало нехорошо. У него заболела голова, поднялась высокая температура и он слёг на две недели. Олива, узнав об этом, была в отчаянии. Ей было до слёз жалко Салтыкова, но главное – она окончательно поняла, что любит его, любит по-настоящему, глубоко и самоотверженно. Он был болен – и у неё болела душа. "Бедный мой, любимый, как ты там без меня?.." – мысленно повторяла она. Ей было неспокойно дома – душа её рвалась туда, к нему. Более всего ей хотелось бы сейчас быть рядом с ним, дежурить неотступно сутками у его постели, ухаживать за ним. Но, конечно, она знала, что никто бы ей не позволил переступить порог квартиры его родителей.

Родители же Салтыкова по-прежнему не принимали Оливу, но вроде бы как будто успокоились и перестали третировать сына, чтобы он выбросил из головы глупые идеи жениться на этой необразованной голодранке. Они даже спокойно отнеслись к тому, что он, едва поднявшись от болезни, засобирался в Москву на ноябрьские праздники. Мама напихала ему в дорожную сумку всяких печений и бутербродов в таком количестве, что молния на сумке еле-еле застёгивалась.

– Куда столько, ма? – недоумевал Андрей.

– Как куда столько? Ты же на три дня едешь – а твоя Олива наверняка такая безалаберная, что ей, конечно, и в голову не придёт не оставить тебя голодным.

– Ну, с Богом, – наставлял его перед дорогой отец, – Четвёртого ноября мы тебя ждём обратно. Смотри же, сын, гуляй, однако будь там осторожен. Надеюсь, ты понял, что я имею ввиду…

– Всё будет в порядке, отец, – заверил Андрей, ощупывая в боковом кармане сумки пачку презервативов.

– Смотри, – продолжал отец свои наставления, – Голову там не теряй. Тебе сейчас проблемы не нужны.

– Сына, шапку-то, шапку возьми с шарфом! – закудахтала мать, – А то, чай, в Москве, наверное, тоже холодно, а ты ещё не совсем выздоровел после болезни…

– Я уже взял, ма, не беспокойся, – и Салтыков, попрощавшись с родными, взял свою дорожную сумку и поехал на вокзал. …Всю пятницу Олива сидела на работе как на иголках. Она пришла в офис совершенно преобразившаяся: на ней были новые обтягивающие вельветовые брюки и красная кофточка с вырезом декольте; длинные волосы её, выкрашенные на этот раз в тёмно-бардовый цвет, падали ей на спину и плечи красивыми крупными завитками – не зря же она всю ночь спала в бигудях. Лицо Оливы, прошедшее процедуру макияжа, было почти не узнать: губы, намазанные влажным блеском, приобрели чувственную, красивую форму; глаза при помощи подводки, туши и серых теней, стали огромными и выразительными. Но главное, что придавало красоту и выразительность этим глазам, было то, что в них светилось самое огромное, неподдельное счастье.

Начальника, к счастью, в офисе не было, поэтому никто не мешал Оливе за рабочим столом делать маникюр и красить ногти ярко-красным лаком. Сотрудники, увидев её, дивовались, спрашивали, по какому такому торжественному случаю она так преобразилась; и Олива с гордостью объявляла всем, что сегодня к ней приезжает из Архангельска её жених.

В пять часов вечера Олива выбежала из офиса на улицу. Было уже темно; по Лубянской площади с рёвом неслись с включёнными фарами машины. И тут радость захватила каждую клеточку её тела: навстречу ей, перекинув через плечо дорожную сумку, спешил её любимый. Олива со всех ног понеслась ему навстречу. Секунда – и она уже висела у Салтыкова на руках, крепко обнимая и целуя его, как сумасшедшая…

– Пойдём в Александровский сад, – произнесла она, смеясь и плача от счастья, – Здесь же центр, и Кремль совсем, совсем рядом…

В Александровском саду почти все скамейки были свободны и мокры от недавнего дождя. Салтыков сел на спинку одной из скамеек, посадил Оливу к себе на колени, неспеша закурил. Олива с наслаждением вдыхала любимый, сладковатый запах его кожи и одеколона, а также сигареты, которую он курил, и целовала, целовала его в губы, и млела от счастья…

– Я так счастлива, что ты приехал, – восторженно говорила она, не отрываясь взглядом от его глаз, – А ты… Ты счастлив?..