Герои остаются в сердце (СИ)

Образовывать  пацанов – это моя участь.

Творческие переживания отвлекают меня от прочих страданий.  До зарплаты еще две недели, а в магазин идти не с чем. Продюсер просит не беспокоить его насчет гонорара. Снова беспокоить отца-пенсионера мне не позволяет совесть.

С тяжелым сердцем звоню старшей дочери:

– Понимаешь, мне надо за квартиру заплатить…

Юля  внимательно слушает мой сбивчивый рассказ и задает резонный вопрос:

– Ма, тебе сколько лет?

Это удар ниже пояса.  Мне хочется чувствовать себя ее ровесницей, хотя между нами двадцать шесть лет. Она возвращает меня в мой возраст, от которого никуда не убежать. Дочь интересуется, есть ли у нас продукты в холодильнике.

Отвечаю,  что есть полкастрюли вчерашнего супа.

Она обещает подумать и советует мне больше не ввязываться в авантюры.

Я даю отбой. Кому бы еще позвонить? У подруги Инны свои  проблемы. Не беспокоить же Сашу из Австралии!

Я звоню другу Толе, который позвал меня на проект. Я знаю, что он не предложит мне денег взаймы, но прошу как-то прояснить ситуацию с продюсером. Все-таки, они приятели.  Друг  говорит, что ничего поделать не может. Продюсер – это такой человек, с которым не спорят.

Я пытаюсь шутить:

– Ну что ж, старик, тогда будем жить по заветам Ильича. Искусство должно принадлежать народу.

По средам мой бывший муж забирает Лизу из секции, и они поджидают меня дома с вечерних занятий. Коротко информирую экс-супруга о необходимости заплатить за квартиру. Напоминаю, что его машину мы купили вскладчину, а суд отказал мне в алиментах. Заканчиваю свой доклад скромной просьбой:

– Одолжи  мне, пожалуйста, тысячи три до зарплаты.

Мой бывший супруг неподвижно сидит на стуле. На нем темные солнечные очки. Он не поворачивает голову в мою сторону, потому что не желает меня видеть.  Я еще раз повторяю свою просьбу.

– Ты дурак, – слышу я в ответ.  – А дурак с деньгами вдвойне опасен. Если  тебе не на что жить, я могу взять Лизу к себе. А ты полечи свое сердце, свои мозги. Когда совсем слетишь с катушек, позвони. Койко-место и тарелка овсянки тебе обеспечены.

Мой бывший муж никогда не кривит душой,  и за эту кристальную честность я полюбила его в эпоху гласности. Впоследствии, в эпоху рынка, его привычка назвать вещи своими именами то и дело  доводила меня до отчаяния, до депрессии и самых черных мыслей.

Когда-то мы вместе учили немецкий язык и путешествовали по Германии, восхищаясь  немецкому умению хозяйствовать  и жить по плану. Мой экс-супруг тоже планирует все на двадцать лет вперед, а все сиюминутные проблемы считает моей блажью. Еще он считает мои деньги своими, а  собственные сбережения  хранят в банке, как честный бюргер.

Keine Sorge! Alles ist gut,  –  уговариваю себя я, вспоминая счастливые времена.

Год назад у меня хватило мужества развестись.

Любовь проходит по-разному. Она может тихо угасать, словно  софиты на сцене. Ее можно задуть, как пламя свечи, и залить, как пожар. Ее можно занавесить, будто свет ранним утром. Она, точно  солнышко, может пробиваться сквозь тучи и однажды закатиться навсегда. Но бывает так, что в одночасье любовь превращается в свою противоположность. Между ними, как известно, всего один шаг.

Keine Sorge! Alles ist gut!

В Германии мы были в гостях у замечательной супружеской четы фон Бетманнов. Барон Ханс фон Бетманн подарил мне новый взгляд на жизнь – он оплатил мою стажировку в английской бизнес-школе в 1991 году.

Герр Ханс был ветераном войны, участвовал в боях за Восточную Пруссию. Высокий, по-военному подтянутый, с проницательным взглядом, серебристой бородой и осколком советской мины в левом ухе, он был чем-то похож на Богданова, который говорил простые слова о жизни и смерти, врагах и друзьях, любви и ненависти.

Почти четверть века назад, герр Ханс  приезжал в Москву на конференцию,прочитал статью об инфляции в Советском Союзе и попросил редактора журнала познакомить его с авторами. Известный экономист был в то время в отъезде, и отвечать за инфляцию в Советском Союзе пришлось мне одной – в то время студентке-практикантке.

Герр Ханс и фрау Беттина пригласили меня к себе во Франкфурт-на-Майне. Вместе с баронессой фон Бетманн, которая в молодости была балериной, мы  варили русский борщ и вели неспешные беседы о русской культуре и литературе. Один раз за обедом мне  сказали:

– We would like you to return home.

Десять лет назад моего доброго волшебника не стало. Когда-то, еще в восемнадцатом веке, его предок был единственным банкиром во Франкфурте, кто открыто выступал против спекулятивного капитала нуворишей Ротшильдов, которые открыли в городе ломбард под красной вывеской.

– Мам, мне нужны пуанты, – говорит утром Лиза. – У нас хореографию ведет балерина из Большого театра. Нам велят платить за занятия.

Я начинаю соображать, что бы мне отнести в ломбард. Возле моего дома недавно открылось два ломбарда – один под белой, а другой под зеленой вывеской. Возле работы тоже есть ломбард – над ним оранжевый щит, а само заведение называется "Залог успеха".

Все мое золото умещаются в крохотной красной коробочке. Я вынимаю оттуда серьги, которые мне в прошлом году подарили мои выпускники. В сережках камешки, похожие на бриллианты. Это память о Игоре, Насте, Лене, Оле, Юле и обеих Сашах. Простите меня, ребята!

В ломбарде под рыже-белой вывеской смуглая женщина-эксперт придирчиво изучает через лупу мою награду, а я от нечего делать разглядываю сверкающую витрину. На ней столько золота и драгоценностей, что у меня с непривычки рябит в глазах и начинает казаться, что там разложены на продажу Орден Мужества, Золотая звезда Героя Российской Федерации, Золотая звезда Героя Советского Союза и другие награды. Напротив каждого ордена и медали – описание подвига, который совершил ее бывший владелец. Интересно, вздрагиваю я, а нашлись бы желающие приобрести эти изделия из драгметаллов?

– Мы не берем изделия с фианитами, – женщина-эксперт возвращает мне серьгу. На ее лице фифти-фифти равнодушия и презрения. – Если вы все-таки решите сдать эти серьги  на комиссию, то  вам придется  их отполировать.

Я защелкиваю замочек на ухе и выхожу вон. Теперь ни за что не сдам сюда свои сережки. Пусть моя награда оплачены не кровью, а всего лишь нервными клетками.  Награды не продаются, а успех не заложишь. Пуанты подождут.

Вечером приходит старшая дочь, съедает остатки супа и оставляет мне тысячу рублей. Я с благодарностью целую ее: завтра куплю мяса!

– Мне жаль, что ты не справляешься, – говорит старшая на прощание. –  Только слабые люди просят о помощи.

Мне нечего ей возразить.

На следующий день встречаюсь в деканате со своей коллегой Зоей Сергеевной. Летом я писала ей про Клёнова, и она, конечно, об этом забыла.  Коллега делится со мной своими успехами: она составила рабочую тетрадь для предмета «ОРКСЭ», который преподают в четвертом классе. Я скептически замечаю, что скоро портфели четвероклассников будут на триста грамм тяжелее, а кошельки их родителей – на двести пятьдесят рублей тоньше.

Лицо милейшей Зои Сергеевны выражает недоумение:

– Неужели?

Я даю ей подержать свою сумку и говорю, что портфель моей дочери весит примерно столько же.

Зоя Сергеевна не верит. Про современных четвероклассников она знает лишь по рассказам учителей.

– А знаете, я про вашего Клёнова написала,– сообщает она с гордостью. – Написала, что он – нравственный идеал. Другим идеалом я выбрала Чулпан Хаматову.

Я застываю с открытым ртом и начинаю импровизировать что-то вроде "идеял-одеял".

Коллега оборачивается:

– Вы что-то сказали?