Герои остаются в сердце (СИ)

Я сегодня тоже в сером  –  пожалуй, в слишком коротком платье и туфлях на слишком высоком каблуке.  По цвету мы схожи с юной мышкой Ангелиной, только мне больше подойдет роль старой потрепанной крысы – такой вот усатой и хвостатой обитательницы однокомнатной каморки. Уж кто-кто, а старая крыса знает главный секрет, который открывается лишь с годами. Этот секрет заключается в том, что  манящий очаг нарисован на холсте, чтобы скрыть дверь в никуда. Старая крыса глядит на красавчика Буратино и ворчит про себя: "Геройствуй, геройствуй, пока молодой. А вот как станешь директором театра, так сам превратишься в Карабаса Барабаса.  Одно дело – показывать чудеса храбрости, а совсем другое – обеспечивать свои куклам прожиточный минимум." Обитательница темной каморки уже смирилась с тем, что ей больше не светит ни гонорар, ни новая жилплощадь.

Официантка приносит французское вино и немецкое пиво. Сейчас совсем не время грустить. Сергей уже вышел на сцену и читает свое  первое стихотворение, посвященое русскому кладбищу Сен-Женевьев-де-Буа.

В этом предместье Парижа весной 1991 года я познакомилась с французом по имени Мишель Чехофф. Я бродила по пустому пантеону в поисках знакомых имен, и пожилой мужчина окликнул меня по-русски. Наверное, я была совсем не похожа на француженку. Да и что тут делать элегантным француженкам?

Мсье Чехофф рассказал мне о своих дворянских предках, которые жили в «Русском доме» на окраине Парижа, и где он вырос сам. Там варили русский борщ и говорили с детьми только по-русски. В речи самого мсье Чехоффа то и дело проскальзывали те слова, которые я слышала разве что в кино про старую жизнь.

– Не откажите в любезности доехать со мной до ближайшей станции метро!

На память об этой встрече мне осталась визитка с логотипом известной фирмы.

Многие из тех, кто покоится ныне на Сент-Женевьев-де-Буа, были в России офицерами, героями, кавалерами. Они закончили свою жизнь таксистами, кельнерами, приказчиками. Их внуки стали видными деятелями бизнеса и культуры. Их больше ничего не связывает с родиной предков.

В 70-х годах советский поэт Роберт Рождественский написал такие строки:

Малая церковка, свечи оплывшие.

Камень дождями изрыт добела.

Здесь похоронены бывшие, бывшие.

Кладбище Сен-Женевьев-де-Буа.

А вот что я недавно нашла в Википедии:

Среди эмигрантов, похороненных на кладбище, значатся многие русские военные, представители духовенства, писатели, художники, артисты – всего около 15 тыс. русских в 5220 могилах, что даёт основание называть всё кладбище «русским».

Для многих россиян оно является местом паломничества.

Начиная с 1960 года местные власти систематически ставят вопрос о сносе кладбища, мотивируя это тем, что земля нужна для удовлетворения общественных нужд. По нормам французского законодательства любое погребение, независимо от значимости, которую имел усопший при жизни, сохраняется лишь до истечения срока аренды земли, в которой он лежит. По русским захоронениям этот срок истекал в 2008 году, пока в ситуацию не вмешалось правительство России и не выделило 692 тысячи евро на содержание и погашение задолженности перед Францией за аренду 648 кладбищенских участков.

В 2000-х годах прах нескольких русских известных деятелей, изначально похороненных на Сент-Женевьев-де-Буа, был перезахоронен в России.

– Эмигрант, диссидент, – беззлобно ворчит в сторону поющего друга Клёнов.

– Да какой он эмигрант! – возражаю я, похрустывая чесночным сухарем. – Он просто глобал рашн. Он туда культуру несет, понимаешь? Культур-мультур, как говорят на Кавказе.

Сергей поет о солдатах, погибших в горах Афганистана, об орлах, которые летают поодиночке, и об ароматном плове в Ташкенте. В заключение звучит его  стихотворение «Любите Россию». Мои соседи аплодируют стоя.

Сегодняшний концерт – благотворительный. Все средства, собранные за билеты,  будут перечислены на строительство памятника в Старогородске. Оказывается, Боевое братство до сих пор не рассчиталось с подрядчиками за монумент и не перевело на себя авторские права. Клёнову сегодня явно не хочется думать о делах. Девушка в сером помогает ему сориентироваться и выйти из зала.

А я сижу за пустым столом, как забытая старая кукла, и слушаю музыку – такую романтично-грустную мелодию, которая называется "Moi, nonplus". Я этот клип Сержа Генсбора и Джейн Биркин смотрела раз двадцать.

– Jet’aime,  – вздыхает юная Джейн.

– …moi, nonplus, – отвечает в сторону потрепанный Серж.

Они стоят на фоне Эйфелевой башни, вокруг которой сейчас нарезает круги товарищ моего австралийского одноклассника. Серж не смотрит в сторону Джейн – он ее не любит, и с этим ничего не поделаешь. Больше всего в этой эротичной песне мне нравятся такие слова: «Плотская любовь безысходна». Название этой песни Генсбор придумал под впечатлением от одной фразы, сказанной Сальвадором Дали: «Пикассо – испанец, я тоже. Пикассо – гений, я тоже. Пикассо – коммунист, я – тоже нет.» Родители Сержа были из России, а сам он был тоже французом.

Вечер закончился, но Клёнову не хочется отпускать свою свиту. Он зовет всех в узбекский ресторан, где русскую водку подают к плову и маринованным баклажанам. Бондарев с товарищем желают нам приятного аппетита и, чеканя шаг, уходят в темноту. У В.А. впереди большая поездка по Сибири, так что ему некогда расслабляться. К тому же, он хорошо знает, что за столом должен быть только один герой, в чей адрес будут звучать здравицы и восхваления.

Ну, а я не против догнать пиво водкой. Я еще ничего сегодня не ела, кроме чесночных сухарей, и мне совсем не трудно сыграть роль восторженной поклонницы. Я сажусь напротив девушки в сером и с удовольствием поглощаю мясо с рисом. Молодые военные по-гусарски ухаживают за мной, подливая в запотевшую рюмку.  Молодой майор даже предлагают мне огня, когда ужин подходит к концу.

Я стараюсь держать себя в рамках и поддерживать здоровый цвет лица:

– Понимаете, я тут бегать стала…

– Знаете, как говорит мой командир? – чиркает зажигалкой курсант Кремлевского полка,  – не можешь бросить курить – не бросай. Не можешь срать – не рви жопу. Я извиняюсь, конечно.

Нам троим становится весело от незамысловатого армейского юмора. Уж кто-кто, а военные знают, что не бывает безвыходных ситуаций. Бывают только люди, которые решительно не хотят принять то, что уже случилось, и посмеяться над собой. Курсант протягивает мне руку, и мы, слегка пошатываясь, доходим до метро. Во рту у меня сухо, а в глазах мокро. Проект закончен, и с этим надо смириться.

В пустом вагоне, который слегка шатаясь, пробирается под ночной Москвой, я вдруг засыпаю, и меня вновь посещают приятные видения. Теперь я вижу перед собой целый строй бегущих куда-то мужчин. Тут и прозревший Клёнов, и вернувшиеся Саша и Сергей, и бросившие курить Гоша и Денис, Владимир Ильич, Алексей Николаевич, Артем Боровик, барон фон Бетман, двадцать тысяч погибших военных, сотни тысяч уехавших соотечественников… Впереди этого невероятного строя Бондарев с олимпийским факелом, над ним Богданов на своем параплане, а я с  блокнотом и ручкой, плетусь в самом хвосте.  И все мы – кто в кроссовках, кто в берцах, а кто в сапогах – бежим куда-то в сторону Старогородска, где ослепительно-золотое солнце отражается в голубой реке.

Объявляют мою станцию. Я просыпаюсь, затягиваю покрепче платок на шее и выныриваю на темный проспект, мокрый от дождя.

Недалеко от дома меня догоняют трое неместных мужчин. Слышится заунывная песня на незнакомом мне языке – наверное, про далекую Родину или про несчастную любовь. Мужчины замедляют шаг, оглядываются в мою сторону и преграждают мне дорогу. С глупой улыбкой я вынимаю  из сумки кошелек, открываю его и трясу прямо перед ними. На асфальт со звоном падает пара монет. Азиатские мужчины что-то презрительно говорят и заворачивают обратно.