Оула

— Я тогда полностью откупился за него. — После длительного молчания опять заговорил Нилыч. — Сколько просили, столько и дал. Его не должны были брать в Армию. А он, идол, в обход и меня, и отца сам напросился…, — он опять помолчал с минуту. — Когда садился в вертолет на Лаборовой все смотрел на меня и весело твердил: «Все нормально будет деда, все нормально!..»

Никитку с Васькой не так любил…. Этот при мне родился прямо в тундре. День был тихий….

Но Нилыч так и недоговорил. Тяжело встал из-за стола.

— Пойду, пройдусь перед сном. А ты ложись себе, отдыхай.

Виталий дважды пытался заснуть, но, увы, каждый раз, напротив, распалял себя воображением настолько, что вставал, одевался, шел на кухню и ставил чайник. Откровенно говоря, он надеялся, что Нилыч быстро вернется и их беседа продолжится. Но старший Саамов видимо не торопился, бродил где-то или сидел, думая свои думы. Вот бы заглянуть в эти думы, мечтал Виталий. Сколько там понаверчено, понакручено, пережито!?

Собравшись, было сделать последнюю попытку заснуть он, наконец-то, услышал неспешные шаги на крыльце. Осторожно скрипнула, затворяясь, дверь, зашуршала одежда.

— Ну, как прогулялось, — Виталий постарался придать голосу бодрость. Он стоял одетый и нелепо улыбался.

— Во как! — удивился Нилыч. — А тебе-то почему не спится?

— Пытался, Олег Нилович, — честно признался Виталий, — дважды пытался и не мог. Лезет в голову всякое…

Нилыч снял сапоги и прошел на кухню

— Вот если бы ты кофейком меня угостил, раз не спится, я бы не отказался! А, журналист?

— Что за вопрос! — Виталий быстро поставил на газ все еще горячий чайник, рассыпал по стаканам кофе, поставил коробку с рафинадом и сел напротив Нилыча.

— Мне, Олег Нилович, с известного времени не дает покоя то явление или, скорее, тайна что ли, о которой я Вам рассказывал еще тогда в избушке… Не знаю, но как бы и спросить больше некого, — начал осторожно и нерешительно Виталий.

Нилыч поднял глаза на собеседника и с легкой настороженностью стал ждать, что там у журналиста еще.

— Вы не могли бы мне объяснить, что было со мной там, в зоне?

Услышав раздраженное бульканье чайника, он торопливо встал, выключил газ и разлил кипяток по стаканам.

— Понимаете, я так ничего и не понял. Попытался рассказать у себя на работе в редакции, нет о Вас ни слова, но, как и предполагал, в лучшем случае вызвал недоумение у коллег, а в худшем — совет обратиться к врачу. — Виталий подождал с минуту: — Так что вы думаете по этому поводу, Олег Нилович?!

Тот взялся за стакан, помешал ложечкой темную, почти черную жидкость, отхлебнул, потянулся за сахаром… Все движения были замедленными, задумчивыми. Нилыч не спешил. Он продолжал пить кофе с сахаром вприкуску. Громко хрумкая, раскусывая белые кубики и шумно отхлебывая из стакана, пил и смотрел куда-то через Виталия.

— Много раз его пробовал, Никитка привозил, — неожиданно проговорил Нилыч, — хороший напиток! А тут слышу давеча из кухни знакомый запах… Вкуснятина! Хотя бы иногда вот так баловаться!

— А кто мешает? — сухо спросил Виталий. — Его сейчас везде полно.

— В городах да поселках полно, а нам на факторию одну дрянь всякую везут. Лет десять вылежится у вас на полках, потом в тундру везут.

— Ну сейчас-то я думаю грех обижаться на снабжение, — Виталий едва сдерживал свое раздражение.

— Тебя бы посадить на такое снабжение…

— А как раньше было? Неужели лучше? Вот бы не подумал!

— Раньше было плохо, — не обращая внимания на задиристый тон собеседника, ответил Саамов. У него опять стали мягкими глаза. Они смотрели на Виталия, а видели что-то другое… — Плохо было почти всегда, а особенно, как нам тогда казалось, в пятьдесят втором. Война давно закончилась, а голод косил людей, доводил их до крайности…

Нилыч надолго замолчал.

— Я не знаю, журналист ответа на твой вопрос, — неожиданно проговорил он после долгой паузы, — многие видели и чувствовали то, что видел и пережил ты. Были случаи, когда охотники, рискнувшие заночевать в зоне, стрелялись там или вешались. Для себя лично у меня есть объяснения, я их тебе не скажу, а у тебя, я думаю, должны быть свои.

Нилыч отвернулся от Виталия и, глядя в сторону окна, и с печалью в голосе добавил:

— Ничего нет случайного на этом свете… Пройдет время, и ты поймешь, почему тогда все так произошло. Все «почему» найдут свои ответы…

— Что-то я не понимаю Вас, Олег Нилович!?

— Поймешь… Придет время и поймешь. — Он долил себе из чайника простого кипятка, сделал короткий глоток, слегка прокашлялся: — Будет неинтересно, останови, я не обижусь. Тот барак, в котором ты горел, еще только строился, как и сама дорога, и зона, — начал он тихо и задумчиво. — Вот мы и решили с Ефимкой, родным отцом Витьки с Никиткой, попробовать поменять мясо на этой стройке. А стояли тогда на зимовке под Казымском. Отобрали с десяток старых хоров и откочевали как раз к Заячьей губе. Поставили чум. С нами была тетя Ефимки, с мужем и своим младшим сыном лет пятнадцати. Забили трех быков и на двух упряжках поехали на стройку. Понимали, что рискуем. — Нилыч опять сделал паузу. Пристально посмотрел на Виталия: — Так вот, едем по замерзшим болотам да озерам, а по всей округе зеки лес валят, бревна то на себе, то волоком таскают к насыпи. Там пилорама у них на колесах. Короче говоря, первые туши мы хорошо обменяли на муку, соль и немного масла. Потом привозили два мешка рыбы мороженой. Тоже с выгодой для нас. Ефимка прямо к коменданту ходил, а я ждал, боялся показываться…

Недели через две малость осмелели, не стали биржи лесоповальные обходить, а поехали напрямую. По две туши на нарте, оленям тяжело по глубокому снегу. Лесок хоть и реденький, но листвяночки как свечки были, одна к одной. Едем, а вокруг пилы вжикают, топоры перестукиваются. Заключенные в черном рванье лес валят, а охрана в длинных тулупах у костров руки к огню тянет.

Нилыч глубоко вздохнул, потупился. Просидел так с полминуты, потом встал, подошел к окну и долго всматривался в околицу поселка, за которой разбегалась в разные стороны сонная тундра.

— Уже лесок проезжали, как вдруг слышу: «Оула!»… У меня и хорей из рук выпал. — Нилыч развернулся и строго посмотрел на собеседника. — Это мое настоящее имя.

Он подошел к столу, взял чайник, начерпал в него воды из ведра и поставил на плиту.

— Зажигай…

Виталий быстро поднялся, открутил на болоне вентиль, зажег газ и так же торопливо сел, не сводя глаз с рассказчика.

Тот тоже сел на свое место и, обхватив своей корявой рукой бутылку, почти весело проговорил:

— Что там Распутин! Живой, нет?! А-а нет…, жив еще злодей! Давай, журналист, свой стакан, — Нилыч поднял бутылку.

— Может как раз в том самом бараке, что ты спалил и доживал свои последние денечки прекрасный и замечательный человек, который мог стать знаменитым ученым, мог прославить страну. Он был моим вторым, но главным учителем здесь и настоящим другом для меня и Ефимки. Он был мудрым, надежным и терпеливым, но с очень слабым здоровьем. — Нилыч разлил водку и взялся за стакан. — Он научил нас с Ефимкой читать книги. Правильно читать, соглашаться с ними и спорить…. Я не знаю, что было бы со мной, каким бы я стал без этих книг, не знаю, — почти прошептал он и выпил. — Ох, и горький же этот Распутин! — Нилыч чуть сморщился, но опять проигнорировал закуску.

— Я смотрю на зеков, — продолжил он чуть погодя, — они все одинаковые, худые, щетины в поллица. Едва передвигаются. А еще пилы дергают, топорами машут…. Смотрю, бегаю взглядом по ним… и вот как глянул на одного — Максим!!! Смотрю на него, одни глаза и ничего больше. Телогреечка на нем висит будто на гвозде. Одна душа осталась… А охрана уже бежит. «Проезжай, самоеды» орут, автоматами пугают…. Я сам навстречу им. Выбрал того, что покрупней да посолиднее. В погонах да званиях не разбирался и говорю ему с ходу, что, мол, тут знакомый наш один, можно ли поговорить с ним да чайком угостить. А он здоровенный такой, рыжий, — Нилыч взглянул на Виталия, — как заржет на весь лес. Зеки и работу побросали. Да я, говорит он, из тебя самого сейчас зека сделаю, урод паленый, наговоритесь до тошноты. Ефимка тянет за рукав, айда, шепчет, загребут. А мне словно вожжа под хвост. Вот, говорю, гражданин начальник, вашей жене на воротник и достаю из-под малицы шкурку песца. Это мы на крайний случай припасли. А он и не смотрит на мою взятку. Харя у тебя, паршивец ты этакий, уркаганская, говорит, зуб даю беглый. И больно тычет мне в живот автоматом. Пошли, орет, сучара. У меня сердце в пятки…. Да нет, говорю ему, местный я, с Хадаты. Он опять в хохот. Если ты самоед, говорит, то я маршал Жуков, и опять хохотать.