Оула

Нет, так еще хуже. Он открыл глаза и оборвал жуткие воспоминания.

Поскольку его положили так, что видеть, все, что происходит в избушке, можно в том случае, если неудобно повернешь на бок голову. Виталий редко это делал, так как быстро уставал. Но сейчас, чтобы хоть как-то отвлечься от боли в голове и груди, от кошмарных воспоминаний и не менее страшного впереди, он повернул голову и заставил себя наблюдать за Василием, который сидел совсем рядом и беспрерывно рылся в своей похожей на сундучок лекарской сумке. Все время он доставал из нее что-то, подносил к лампе, читал, шевеля губами, думал, глядя на огонь. Потом опять лез в сумку, и так раз за разом.

Виталия стало слегка подташнивать. Видно от предчувствия, сильнее заныла нога. Сотни иголочек увеличили свою атаку на ступню.

— Когда резать будешь!? — с огромным трудом и очень тихо вытолкнул он изо рта эти несуразные слова.

— Утром, — не отвлекаясь и не взглянув на своего пациента, ответил доктор.

Заметалась душа Виталия! Тесно ей стало в избушке…

— А если не дамся, — вдруг неожиданно вырвалось у Виталия.

Василий на секунду замер, повернул голову к больному и так же тихо и обреченно произнес:

— Тогда умрешь.

— И как скоро, — опять не удержал себя Виталий.

— Скорее, чем ты думаешь. Постарайся заснуть и не думай о глупостях. Ты мужчина. И проживешь сто лет. Главное, что жив остался.

«А ведь действительно, если бы не они, эти мужики…, пытался он себя успокоить, обмануть свой страх, случившуюся с ним эту беду-зар-разу!»

— Писать хочу, — тихо, стыдясь, прошептал он.

Василий молча встал, вышел в сени и вернулся с чашкой, которая от тепла вмиг побелела от куржака.

— Давай сюда, это собачья посудина.

— Отвернись…

«Что со временем? Все еще вечер или утро?» Справа от Виталия спали двое пацанов. В своем углу тяжело дышал Олег Нилович. Ровно, не ярко горела лампа. Василий все так же возился с пакетиками да коробочками.

«Не наступало бы это утро, будь оно сто раз проклято!..»

Как по команде завелись собаки и с затухающим лаем унеслись куда-то. Наоборот, с нарастающим тарахтением подъехал «Буран».

Вернулись Никита с Андреем.

Василий, накинув полушубок, спешно вышел навстречу.

— Заезжал на метеостанцию, давление резко падает. Говорят, с Севера, еще один мощный заряд идет, да и так уже чувствуется, еле успели…, — сходу начал отчитываться за поездку Никита. — Из твоего списка только вот что мне удалось достать, — он вытащил из-под малицы коробочку.

— Этого мало…, очень мало Никита, — проговорил с отчаянием Василий, рассматривая при свете фар содержимое коробочки. — Как они людей лечат!?

— И вот, смотри, что я привез! — Никита полез было снова себе под малицу, но передумал. — Пойдем в тепло, а то эта вещь нежная.

В избушке добавили огня. На столе Никита бережно развернул объемный пакет, из которого выпало несколько темно-зеленых толстеньких и колючих листьев алоэ.

— Мать участкового Ильи Матвеева дала. Говорит, поможет. Она этим руку своему старшему спасла. Кисть у того была переломана.

— Никита, ты как маленький, честное слово. Сравнил два пальца и нога.

— Попробуем, Василий. Кто знает… Смотри, сколько я привез. Она почти все срезала в своем горшке.

— Ну, брат, — Василий пристально посмотрел на Никиту, — правильно отец говорит, что ты весь в маму. Ну, что ж, может народная медицина в данном случае и есть последний шанс.

Виталий почувствовал прикосновение и очнулся от забытья. Оба брата колдовали над его ногой. Но они не собирались ее резать, наоборот, почему-то осторожно обматывали бинтом, прокладывая между раздувшейся ногой и марлей какие-то скользкие, мокро-блестящие кусочки….

«Готовят к операции,» — отрешенно, утомленный болью и ожиданием подумал он.

Избушка заскрипела неожиданно. Точно снаружи кто могучий, тонко и жалобно скуля и непрерывно насвистывая, пытался ее раскачать. Забился в бреду Оула. Он сначала хрипло стонал, потом стал выкрикивать короткие и совсем непонятные слова. Не похожие ни на русский, ни на ненецкий язык. Хотя что-то вроде угадывалось, казалось….

Все проснулись и тревожно слушали и деда, и бурю за стеной. Василий поставил еще один укол. И, глядя на брата, покачал головой, дескать, все, больше не знаю, что делать.

Страшная борьба шла в Оула. Много лет «ОНА» не появлялась, не тревожила, не давала о себе знать. И вот, едва подвернулся случай, как «ОНА» тут как тут, налетела вороной добивать его. Сколько раз была у цели, а он все никак не сдавался. Тогда был молодой и крепкий, да и посторонние силы помогали. А на сей раз, нет! На сей раз он крепко вляпался. «ОНА» теперь не упустит своего шанса.

А пока есть время, он напоследок побродит по своей памяти, заглянет в прошлое.

…Он кричал и кричал, что было сил. А они уходили! Уходил, ставший братом, единственный друг Ефим Лаптандер. Тот самый Ефимка, с которым они отправились когда-то искать эту чудесную, сказочную страну. Страну голубых озер, хрустальных рек и синих гор! Где живут и пасут огромные стада оленей добрые люди!.. Где была родина его матери, а стало быть и его — Ефимки…

А он метался по берегу реки, срывая с себя одежду, проклиная все на свете!.. Готовый отдать за них… себя, лишь бы они не тонули, не уходили в эту проклятую реку!..

— …Детей…, детей не оставляй!!!.. — доносилось до Оула с середины реки.

Он бросил хорей — мимо, тынзян — не достал! А они уже по грудь в воде. Тогда он схватил топор и стал рубить в исступлении эту мерзкую реку, отчаянно желая хоть как-то дотянуться до Ид Ерва (Духа воды), отомстить за них. Как человек, лишившийся чувств, с воплями и проклятиями продолжал бить и бить по воде топором. И продолжал бить, когда Ефимка и Серне, обнявшись, уткнувшись друг в друга, скрылись под водой, ушли навсегда.

Тогда он целые сутки просидел на берегу, тупо глядя на водную рябь одной из красивейших и страшных рек Заполярья — реки Байдараты, чудовищное коварство которой заключалось в свойствах ее песчаного зыбучего дна. Попав на такое место, песчинки без сопротивления раздвигаются, увлекая жертву в свои песочные толщи. И чем больше жертва сопротивляется, бьется в этом капкане, тем быстрее ее засасывает песок.

Оула на себе это испытал, но не успел предупредить друга…

Там, на берегу он и поклялся вырастить детей Ефимки и Серне, стать им отцом.

Может быть, как раз это и виделось в бреду Оула?… А может что-то другое?… Много в его жизни накопилось, что стоит первым в очереди на память вот в таких критических ситуациях.

На улице, за стенами избушки творилось что-то невообразимое! Ветер усилился. Небо легло на землю и наводило свои порядки. Оно источало из себя огромные тучи снега.

Чтобы выйти на улицу Никите пришлось выбить две доски в сенях. После чего он с полчаса откапывал дверь. Все ушло под снег. С подветренной стороны избушки сугроб достиг крыши. Вокруг сплошное движение светло-серой снежной массы.

Василий склонился к отцу. Тот тяжело и шумно дышал.

Когда ребята вышли помогать Никите, Василий нетерпеливо подсел к Виталию. Ему не терпелось осмотреть ногу. Больной до предела измученный все же вздрогнул и приподнял голову, когда Василий взялся за ногу. Сняв бинты, он не верил собственным глазам: опухоль заметно спала. Изменился и цвет кожи. На том месте, куда они с Никитой сутки назад прикладывали алоэ, кожа размякла настолько, что походила на желто-зеленый студень. Воодушевленный Василий снова обложил больное место свежими, мясистыми листьями и плотно забинтовал сустав.

— Ну и как, доктор, — подал голос Виталий.

— Спи, — строго проговорил Василий, боясь сглазить.

Серый, тревожный день незаметно перешел в ночь. Василий поставил последний укол отцу.

— Все, теперь надежда только на чудо, — прошептал он брату.

Промокнув с лица капли пота и поменяв компресс, старший сын Оула опять присел подле отца. Василий не спал уже третью ночь. Он еле держался. Никита, видя как тяжело брату, больше не допекал своими сомнениями и вообще разговорами.