Страна вина

— Никудышный у тебя сегодня товар, старина Цзинь! — заключил, наконец, плешивый.

— Губы нежные, шкура черная, бобовыми лепешками откармливал — какого еще рожна тебе надо? — расхваливал товар Цзинь.

— Лепешками, говоришь? Да эту парочку гормонами кормили, и дух от мяса будет никудышный!

— Откуда у меня, мать твою, этим гормонам взяться? — вспыхнул Цзинь. — Говори — берешь или нет? Не берешь, так я пошел. Торговцев ослятиной здесь пруд пруди!

— Не горячись, браток! Мы не первый год знаемся, и приводи ты хоть бумажных, я и их у тебя куплю и сожгу как жертву богу домашнего очага.

— Цену назови! — протянул руку Цзинь.

Плешивый протянул свою. Руки, скрытые рукавами, сомкнулись.

— Так у них, торговцев скотом, заведено, — прошептал Ли Идоу удивленному Мо Яню. — Всегда торгуются на пальцах.

Чего только не выражали лица торгующихся, ну просто актеры из театра пантомимы!

Мо Янь следил за ними с большим интересом.

— Всё, больше поднять не могу! — воскликнул плешивый, тряхнув рукой. — Больше ни медяка!

— Вот сколько! — тоже дернул рукой продавец.

Плешивый отвел свою:

— Я же сказал: больше ни медяка. Не продаешь — топай отсюда!

Продавец вздохнул:

— Эх, Плешивый Сунь, дружище, попадешь ты в ад, и изгложут тебя там, ублюдка этакого, до смерти дикие ослы!

— Сперва они тебя изгложут, ослопродавец ты этакий!

Продавец стал снимать с ослов упряжь. Сделка состоялась.

— Матушка Мань! — крикнул плешивый. — Налей-ка господину Цзиню чарочку.

Появилась женщина средних лет, с ног до головы заляпанная маслом, с большой белой чашкой вина в руке, и подала ее продавцу.

Тот принял чашку, но пить не стал, а воззрился на женщину:

— Вот, невестушка, привел сегодня пару черненьких. На какое-то время тебе этих двух чудных ослиных причиндалов поглодать хватит.

Та лишь сплюнула в его сторону:

— Этого добра вокруг богато, да вот до меня очередь поглодать не доходит. А твоей дома, видать, только их и подавай!

Старина Цзинь расхохотался и стал, шумно глотая, пить вино. Осушив чашку, он вернул ее хозяйке, обвязал вожжи вокруг пояса и громко заявил:

— После полудня зайду за деньгами, плешивый.

— Ступай по своим делам, — отвечал тот. — Да не забудь купить «денежку», чтобы засвидетельствовать вдовушке Цуй свое почтение.

— Эта давно уже завела себе хозяина, так что старый Цзинь не у дел. — С этими словами Цзинь широкой поступью зашагал на улицу.

Плешивый торопливо собрал нужные инструменты и приготовился.

— Вы с журналистом станьте вон там, брат, — обратился он к Ли Идоу. — А то как бы не замараться.

Мо Янь посмотрел на ослов: уже без упряжи, они жались в углу, даже не пытаясь убежать или кричать, и только дрожали всем телом.

— Какой бы злой ни был осел, — комментировал Ли Идоу, — при виде Суня ему только и остается что дрожать.

С забрызганным кровью деревянным молотом в руках плешивый подошел сзади к одному из ослов и ударил его по ноге чуть выше копыта. Животное осело задом на землю. Еще один удар, теперь уже по лбу, — и осел растянулся на земле, раскинув в стороны все четыре ноги. Другой по-прежнему и не пытался убежать, а лишь упирался что было сил головой в стену, словно желая прободать ее насквозь.

Плешивый притащил железный таз и подставил под шею лежащего осла. Потом взял маленький ножик, надрезал артерию на шее, и в таз хлестнул фонтан розоватой крови.

Посмотрев, как режут ослов, Мо Янь вместе с Ли Идоу вышли на Ослиную улицу.

— Жестокое зрелище, — вздохнул Мо Янь.

— Это еще что, намного милосерднее по сравнению с тем, как это делали раньше.

— А как было раньше?

— В последние годы династии Цин одна лавка здесь, на Ослиной улице, славилась отменной ослятиной. И вот как они этого добивались. Выкапывали длинную прямоугольную траншею в земле, застилали сверху толстыми досками, а в проделанные по четырем углам круглые отверстия вставляли ноги осла, который не мог уже и шевельнуться. Затем его обдавали кипятком и сдирали шкуру. Покупатели могли выбрать мясо — любую часть, и мясник тут же вырезал понравившийся кусок. Бывало, все мясо уже распродано, а в осле еще теплится жизнь. Вот это жестокость так жестокость, верно?

— Да куда уж страшнее, — пробормотал ошеломленный Мо Янь.

— Не так давно лавка семьи Сюэ возродила этот способ умерщвления ослов, и одно время у них от покупателей отбоя не было, но вмешались городские власти и запретили эту практику.

— И правильно сделали, что запретили!

— На самом деле мясо при этом совсем и не вкусное.

— По словам твоей тещи, на качестве мяса отражается страх, который испытывает животное перед смертью, — ты сам писал об этом в одном из рассказов.

— У вас великолепная память, наставник!

— Я ел как-то «живую жареную рыбу», так она, даже когда ее готовят в подливе, продолжает открывать и закрывать рот, словно сказать что хочет.

— Примеров жестокости при приготовлении еды можно привести немало. Моя теща — спец в этой области.

— А твои тесть с тещей в рассказах и в жизни сильно отличаются?

— День и ночь, — покраснел Ли Идоу.

— Отчаянный ты человек, дружище, — восхищенно проговорил Мо Янь. — Если твои рассказы однажды опубликуют, жена и тесть с тещей тебя как пить дать зажарят!

— Лишь бы опубликовали, а там пусть хоть тушат, хоть жарят, хоть на пар уварят!

— Овчинка выделки не стоит.

— Еще как стоит.

— Давай поговорим как следует на этот предмет сегодня вечером, — предложил Мо Янь. — Способностей тебе не занимать, а что талантом ты меня превосходишь, так это точно.

— Ну совсем захвалили вы меня, наставник.

4

Банкет проходит в ресторане «Пол-аршина».

Мо Янь сидит во главе стола. На месте хозяина — секретарь горкома Ху. Кроме него на банкете присутствуют человек восемь важных представителей городских властей. Участвуют также Юй Ичи и Ли Идоу. Многоопытный Юй Ичи выглядит весьма солидно, Ли Идоу, наоборот, чувствует себя очень неловко и растерянно.

Секретарю Ху на вид лет тридцать пять, квадратное, как иероглиф «государство», лоснящееся жиром лицо, большие глаза, зачесанные назад волосы, представительный вид. Изъясняется он изысканно, властность проявляется у него во всем.

После трех тостов секретарь Ху заявляет, что приглашен еще на несколько банкетов, встает и уходит. Роль виночерпия берет на себя замначальника отдела пропаганды Цзинь. Спустя полчаса у Мо Яня все уже плывет перед глазами, а губы еле шевелятся.

— Замначальника отдела Цзинь… — бормочет он. — Вот уж не думал, что вы такая выдающаяся личность… Я считал, что на самом деле вы… злой демон — пожиратель детей…

На лбу Ли Идоу выступают капли пота, и он спешит прервать эти речи.

— Наш начальник отдела Цзинь на разных инструментах играет и петь мастер, — громко заявляет он. — А как он исполняет партию судьи Бао! Своим громоподобным голосом он не уступает Цю Шэнсюю! ^[211]

— Исполните что-нибудь, начальник отдела Цзинь… — лепечет Мо Янь.

— Ну что ж, если только смеха ради! — позволяет уговорить себя тот.

Он встает, прокашливается и изумительным голосом, с руладами исполняет, не покраснев от натуги и не хватая ртом воздух, эту длинную арию из пекинской оперы про чиновника, не боящегося сильных мира сего, противостоящего разложению и призывающего к честности и порядочности. Потом прижимает ладони, сложенные в кулаки, к груди: