Выбор Донбасса

— Вода только холодная. Мыло — тут. Умывайся. Полотенце сзади на крючке. А я принесу кипятка для кофе, — она слегка подтолкнула его вперёд и отчаянно хлопнула дверью, выбегая из кабинета.

Лариса летела по безлюдному коридору сломя голову, ей хотелось быстрее найти чайник и вернуться, чтобы говорить, говорить, говорить. Слишком много вопросов о жизни, своей собственной жизни, набралось у Ларисы, и Док был именно тем человеком, человечищем, кто смог бы выслушать и ответить.

— Твою дивизию, — Доктор посмотрел на себя в зеркало и медленно опустился на пол. Подтянув колени к подбородку, он прихватил их руками. Усталый, солёный, пыльный, в чужой багряной запёкшейся крови, высохший и опустошённый, он выглядел героем фильмов про ходячих мертвецов. — Как же ты меня узнала, Лариса?

Контузия окончательно взяла власть над телом ополченца. Доктор потерял сознание. Но ненадолго. Лариса и невесть откуда взявшийся Игорь привели его в чувство, сунув под нос нашатырь и от души нашлёпав по щекам.

— Нам пора уезжать, брат, — бесцеремонно заявил Игорь, — время жмёт. Мне дважды пацаны звонили. Там вторая партия раненых ждёт. Их уже выносят к лесопосадке. И тебя тоже все спрашивают, сам знаешь, без тебя — как без рук.

— Да, едем, конечно, — едва выпуская слова изо рта, согласился военврач. — Это наш долг.

— Ну, какой ещё долг? Долг! Тебе нельзя! Тебе самому необходимы срочный отдых и покой! Обследование и стационарное лечение, — громко возразила Лариса, крепко скрещивая бледные рыхлые руки на груди. — Оставайся!

— Может, в натуре, останешься? Подлечишься! Совсем ты хреново выглядишь, Док! Завтра я тебя заберу, — предложил Игорь. И, чувствуя эмоции расстроенной женщины, улыбнувшись, добавил: — Примешь душ, выпьешь гору таблеток, подлечишься. Поспишь на кровати, на простынке, под одеяльцем, погреешься. С красивой женщиной пообщаешься. Это точно поможет выздороветь! Я тебе как специалист говорю!

— Поехали, — отрезал Док, и подал Игорю руку. Тот осторожно поставил товарища на ноги. Пожав плечами, извинительным тоном предложил Ларисе:

— Если я его после второй партии раненых вам на попечение оставлю, примите?

— Приму, — с отчаянием вырвалось у неё из груди. Она утвердительно кивнула головой, но твёрдый подбородок её дёрнулся, стал бесформенно мягким и вязким, уголки губ завяли, неуместная косметика в складках морщин поплыла, она безутешно расплакалась. Закрывая лицо ладонями, Лариса отошла к окну. Мыслями она возвратилась в своё уныние, и осознание пожизненного одиночества уже вбивало толстый осиновый кол в её сердце, лишая кислорода и надежды на внезапное чудо.

Доктор, бросив осторожный взгляд ей в спину, почувствовал себя форменным негодяем, сначала подарившим женщине шанс на удачу, а потом вырывающим ей душу и бросающим её на съедение дворовым псам. Громко стуча по полу каблуками берцев, так, чтобы заглушить стыдливое биение своего сердца, он покинул кабинет.

Под единственной лампой, висящей на скрюченной проволоке под высоким потолком, в луче рассеянного желтоватого света стояла знакомая медсестра из рентген-кабинета.

— А я вас ищу, — развела она руками. — Где же вы запропастились, думаю.

— Я здесь. Я — вот он. Я нашёлся. А где мой пациент?

— Он на улице, во внутреннем дворе на скамейке сидит, курит. Ждёт вас.

— Добре, спасибо! — Доктор вдруг заметил, что тонкий розовый шарфик, повязанный над отутюженным воротничком халата медсестры, делает её особенно женственной и здорово оживляет её немолодое уже лицо, и снова мыслями вернулся к жене. — Знаете, а вы очень хорошо выглядите, — добавил он, — несмотря на всю эту проклятую войну, вы замечательно выглядите. И это отлично!

— Спасибо...

— Что с тобой, брат? Я тебя что-то не узнаю, — шутливо поддев товарища плечом, сказал Игорь, с понятным интересом разглядывая медсестру. — Ты что, всех баб в госпитале знаешь?

— Это не бабы, это женщины, друг. Наши с тобой боевые подруги, — сухо ответил Доктор, выходя во двор.

— Ну, да, конечно, «подруги», — он раскрылся в широкой улыбке. — Только вот ни фига не наши. У тебя в подругах одни бинты, зелёнки и уколы, а у меня — руль, педали, да колёса!

На старой деревянной скамейке, короткой и кривой как мысли индейца, сидел Володя. Наслаждаясь тенью дерева и горьким дымом третьей подряд сигареты, он чувствовал себя гораздо лучше, чем час назад. Его простреленную руку подлатали, загипсовали, сделали хорошую повязку.

Володя расслабился. Его жизни, как он понял, ничего не угрожало, если бы ополченцы хотели его расстрелять, сделали бы это раньше, не вкладывая никаких усилий в его транспортировку и лечение.

Из стационарной металлической будки, установленной у автомобильных ворот, выбежал охранник — толстый недоброжелательный человек в полувоенной форме и с автоматом за спиной. Нескромно матерясь, он спешно открывал ворота.

Во двор заехала белая легковушка советского производства. Правый бок машины был изрешечён сотней мелких осколков. Сквозь приспущенные стёкла окон слышался детский плач.

— Мужики, чего ждёте, бегом помогать, — крикнул открывший ворота толстяк, рукой подав сигнал ополченцам. — Детей раненых привезли! Гранатой их шандарахнуло!

Игорь и Доктор подорвались к машине. Водитель автомобиля и охранник помогли выбраться с переднего сиденья молодой женщине с обмотанной бинтами головой. Сквозь белые марли проступала ярко-красная кровь.

Доктор с Игорем распахнули задние двери машины и осторожно подняли на руки двух девочек. Одна, что постарше, лет семи, была ранена в обе руки. Видимо, она пыталась защитить ими лицо во время взрыва. Плача навзрыд, она тряслась всем своим немощным тельцем. Её побитые руки, плетьми повисшие вдоль туловища, кто-то невпопад обмотал бинтами и тряпками. Вторая, пяти лет от роду, худая и бледная, испуганно хлопала длинными ресницами, молча переживая боль осколочного ранения в левую ногу, бегло обвязанную лоскутами цветастой футболки. Тонюсенькие её ножки дрожали, белые носочки и сандалии были перепачканы кровью.

— Твари они конченые, недочеловеки, — свирепо хрипел водитель. — Пьяные «нацики» швырнули гранату, когда мы мимо их блок–поста проехали. Документы проверили, «всё нормально» сказали, «добре, їдьте, люди добрі», и гранату в нас! Не знаю теперь...

— Всё будет хорошо, — заверил его Док, прикидывая возможные последствия ранений. — Не смертельно! А «нацики» — они, да, суки конченые! И своё они скоро получат!

Мужики занесли детей в больницу и передали врачам. Те немедля приступили к неотложным в таких случаях действиям.

А во дворе, в раскидистой тени дерева, на скамейке, кривой, как мысли Порошенко, молча плакал Володя. Плечи его непослушно ходили вверх-вниз, в горле стоял ком, руки тряслись. В глазах стояли раненые девочки, в уме — Вадик и Санька, что ждали его дома.

Александр Цыба (Енакиево)

Умочка

Где-то совсем рядом вновь громыхнуло. Судя по звуку — крупнокалиберный миномет. Умочка уже научилась их различать. Мина свистит, как противный холодный ветер в разбитое окно. Снаряды от больших пушек воют и стонут протяжно, с каждой секундой все громче, подобно стремительно приближающемуся поезду. Поначалу она пробовала считать разрывы — далекие и близкие — но их было так много и все они сливались в такой сплошной, непрерывный гул, что она быстро сбилась. Потом решила считать только те удары, что попадают в их дом. Сегодня насчитала уже восемь. Впрочем, только лишь за сегодняшний день или вместе с вчерашним — Умочка не знала, потому что она начала считать с того момента как проснулась. И хотя то недолгое, мимолетное забытье, что периодически охватывало ее, нельзя было назвать сном, время от времени она погружалась в состояние легкой отрешенности и отчуждения, в которые успевала чуточку отдохнуть. Что там на улице — утро, вечер или глубокая ночь, было неизвестно.