Мост (СИ)

Кончилось тем, что меня, окутанного болью и ужасом, запихали в какую-то длинную ячейку и оставили размышлять о странностях последних нескольких дней.

Я был бы рад остаться в этой ячейке, по крайней мере, здесь было холодно, что немного притупляло боль истязаний, но и этого мне не дали. Меня вновь извлекли на свет, вновь куда-то катили, по- том обмывали теплой водой и одевали во все чистое. Кто-то, кажется плакал, но слух почему-то начал мне изменять. Когда меня вынесли на улицу и повезли, я смутно догадывался, что скоро увижу родную квартиру. Лежать было удобно, под головой я чувствовал подушку а тело было укутано одеялом. Об одном я жалел, что деревянная крышка не дает почувствовать милую сердцу теплую свежесть, но не все теперь зависело от моих желаний.

В квартире крышку почему-то не открыли. Снова мне казалось, что кто-то плачет, но я не был в этом уверен. Я думал в тот момент только об одном, что скоро мне хоть ненадолго дадут возможность прогуляться на свежем воздухе, потому как я знал, что так иногда поступают. Но когда меня вынесли во двор, я понял, что этого не будет. По деревянной крышке неистово стучал ливень. Безо всяких музыкальных сопровождений меня впихнули в какой-то фургончик, должно быть, очень маленький и тесный, и повезли. Кончилось все тем, что так и не откинув, крышку заколотили, и я понял подсознанием, что прогулка окончена — по крышке стучала земля.

Потом все стихло.

С того мгновения, как все стихло, прошло, должно быть, уже немало лет.

Сперва меня преследовал, все усиливаясь, отвратительный запах, подушка под головой исчезла, лежать стало неудобно и сыро. Кто-то склизкий ползал и копошился во мне, потом это прошло, а еще немного погодя я понял, что крышка надо мной растворяется, и отчетливый запах земли доносится сверху. Она давила на меня, она проникала в меня, пока не стала единым целым со мною. Я понимал, что на огромном кладбище тысячи ям, и тысячи соседей должны сейчас испытывать то же самое, но почему-то чувствовал себя страшно одиноким, словно соседи мои были не здесь, а где-то неизмеримо дальше, и лишь я был вынужден нести на себе это проклятие, эту непосильную тяжесть — тяжесть земли.

13.03.2005 г.

Душно

Семьдесят, может, больше. Нет, точно не меньше. Больше, вероятно. Стекла, этажи, дверь из стали. Очень душно, небо заплатанное, изношенное, впрочем, неплохо. Обещали дождь, а его нет, только ветер. В городе не бывает темных ночей. Проспект струится. Все равно куда идти: давно исхожены дороги, только не стоять. Движение — иллюзия смысла. Киоски, будто кочки посреди болота. Возле каждого щелкает пробка, еще раз и еще. Давишься, но пьешь, иначе нельзя, пальцам необходимо чувствовать холодное стекло. Улицы почти пусты, начинаешь вполголоса говорить с кем-то идущим рядом.

Что успел, что не успел? Деревья без листьев, пучки травы и ветер холодный и душный со множеством запахов. И снова киоски и пробки, чтобы заглушить запахи, чтобы…

…Пасха, крохотный мальчик со столь знакомым мне взглядом шагает рядом с бабушкой. Тепло. О чем он думает, не известно. Вдоль обочины лиственницы с кислыми мягкими иголками. Все впереди. Здравствуйте, тетенька, я узнал вас (крохотный мальчик улыбается): вы — бабушкина соседка. Она что-то говорит. Мальчик не понимает, но с восторгом зажимает в кулачке яйцо с алой скорлупой: он никогда раньше не видел таких.

Тепло. Воскресенье. Все отдыхают и говорят друг другу что-то непонятное. А мальчику все понятно, и он счастлив. Эти запахи. Река, где мальчик споткнулся, и алое яйцо покатилось вниз по бетонной дамбе. Небо было в тот вечер чистое, и бабушка показывала мальчику Большую Медведицу, но он все равно плакал, не зная о том, что через многие годы будет рад поплакать. Но не сможет.

Сигарета за сигаретой растворяются в духоте весны. Бедный, счастливый мальчик. Он не знал, что стены бывают не только в квартире он, плачущий каждый день, умел быть веселым, и небо не казалось ему изношенным.

Он бегал во дворе. Кто-то позвал. Почему-то все запахи в алом цвете. Сначала было яйцо. Теперь мальчик стоял неподвижно и смотрел на алый ящик, в котором спал очень бледный дедушка. Была музыка ящик унесли, и мальчику сказали, что этот дедушка умер. Весь вечер мальчик плакал: он не хотел умирать и просил вечной жизни для себя и своих родителей. Быть может, идущий рядом, с которым я тихо беседую, и есть тот маленький мальчик, который рыдал при мысли об алом ящике. Я веду его от киоска к киоску, проспект струится, и душно, страшно душно от того, что мальчик не понимает меня, что я не могу объяснить ему простого, не могу объяснить ему, что разные вещи бывают выкрашены в один цвет.

Еще одна сигарета, поворот, подземные переходы, никому не нужные в этот час. Где-то горят костры. Должно быть, жгут прошлогоднюю траву.

Я тоже жгу траву, и самое страшное несет этот запах…

…Металлофон на расписном столике. Улыбающаяся женщина выстукивает незатейливую мелодию, а вокруг нее сидят, прижавшись друг к другу, крохотные мальчики и девочки, и тот мальчик тоже сидит среди них и тоже поет:

— Солнышко во дворе, а в саду тропинка.

Сладкая ты моя, ягодка малинка.

Щелкают пробки. Заплатанное небо, на котором даже звездам не нашлось места. Бедный маленький мальчик. Ты думал, что во дворе будет солнышко, освещающее тропинку, змеящуюся среди кустов с алыми сладкими ягодами. Ты думал… Я иду и беседую с тобою. Я держу твою крохотную ладошку в своей ладони. Плачь, плачь, родной, плачь, пока еще не разучился это делать. Плачь и постарайся простить меня за то, куда я привел тебя, поющего о солнышке.

…Стальная дверь, стекла, этажи, семьдесят, может, больше ступеней…

28 04 2005

Мост

Река была не слишком широкая, но мост почему-то казался очень длинным. Впрочем, быть может, он казался таким лишь отсюда, где кончался пятнистый свет оставленных позади городских фонарей и начиналась обитель заката, холодеющего где-то за полями и холмами другого берега.

Я не раз ходил по этому мосту. Ходил один. Ходил с семьей. Ходил с друзьями. Нас, закованных в геометрическую броню города, тянуло туда. Туда, где все бесформенно и хаотично, где контуры видимого сливаются с контурами сознания, образуя мнимую гармонию.

Однако в этот миг я стоял, и странные мысли стояли со мной рядом: это не тот мост, совсем не тот, и город, оставшийся позади, — не тот город, и холмы, темнеющие за рекою, — не те холмы.

Быть может, все оттого, что раньше я всегда видел мост при свете дня? Быть может, я сплю, и сновидение исказило привычные очертания?

Но нет, я точно помнил, что вышел из дому, солнце было еще высоко, я гулял, долго бесцельно бродил по улицам, а потом случайно вышел к мосту и удивился тому, как быстро спустился вечер. И помню еще одну странность: подойдя к мосту, я обернулся, и город вдруг показался мне жутко далеким, хотя и был всего в пятистах шагах.

Но размышлял я не долго. Ведь в самом деле, я никогда не стоял у моста в это время, и в самом деле долго ходил в этот день. Подумав о том, я стал спокоен; странности для того и существуют, чтобы иметь простые объяснения.

Я хотел было уже повернуться назад, ведь час стоял поздний, а автобусы не любят ждать, но внезапно понял, что именно в это время, именно один, без семьи, без друзей, я пойду на мост и пройду по нему, чтобы постоять на том берегу и наедине с собою ощутить ту самую мнимую гармонию, какой при всей ее мнимости не ощутить там, где я бесцельно бродил весь день.

Мост встретил меня тихими, чуть слышными шагами. Время от времени я останавливался, и шаги затихали. На мосту мне стало немного жутко от его гордого величия в этот поздний час. Днем здесь были грязные перила с облупившейся краской. Теперь вместо них предстало строго выкованное совершенство, холодное и надменное. Днем здесь стояли никому не нужные фонарные столбы с понуро опущенными головами. Теперь столбов не было. Были только силуэты каких-то черных исполинов, изливающих из-под капюшонов ледяной игольчатый свет. Странен был этот свет. Он жил только в пределах моста. Исполины словно искали что-то у себя под ногами, безучастные ко всему остальному миру. И казалось, что мост рассечен яркими полосатыми трапециями. И я шел через эти трапеции, как сквозь бесчисленные, гостеприимно распахнутые ворота. А подо мною невидимая река с тихим плеском облизывала устои.