Избранное

Каким образом, я прослушал, но Майкл уже перешел к слову божьему. Он большой знаток Священного писания, из тех протестантов, с которыми можно обсуждать божественные тексты, чего с католиками, как правило, делать не стоит,— неправда, будто бы читать Библию им запрещено, но это и не поощряется, и большинство ее не раскрывают; зато они досконально разбираются в тонкостях церковной доктрины, а в этом как раз обычно не смыслят протестанты, редко встретишь протестанта, даже среди священников, который мог бы внятно объяснить суть доктрины непорочного зачатия; с другой стороны, премудрых католиков подчас полезно осадить напоминанием, что аще не будете как дети, то… Обсуждать библейские темы с Майклом для меня — одно удовольствие: он взыскует духа и духом он жив; он все знает и о темных местах, и о неразрешимых противоречиях, и о лакунах, но не позволяет всему этому посягать на свое душевное равновесие. Почему учеников двенадцать? — задает он вопрос как раз в эту минуту. Есть ли тут связь с двенадцатью знаками зодиака? К. задумывается над значением их имен, и мы с ней наперегонки начинаем их перебирать. Майкл конечно, помнит всех, но по своей доброте предоставляет нам довести это состязание до конца, и выигрывает К.: она вспоминает Фаддея. Майкл говорит, что имена — это очень важно. Вот, например Иаков. Это последователь, он держал своего брата Исава за пятку, а пятка — часть тела, связывающая человека с землей, точка, в которой материя покидает землю, чтобы стать одухотворенной; имя Иаков всегда напоминает нам о власти земли, человек, названный Иаковом, будет, скорее всего, близок к природе, наверно, он окажется деловым, ответственным, твердо стоящим на земле, не то что какой-нибудь летун и суетливый верхогляд. Характерно, что среди апостолов два Иакова, их, наверно, можно представить себе как две надежные и крепкие ноги, на которых покоится все тело. Позднее Иаков видоизменяется в Джеймса. Но с ним происходят и другие перемены — например, Яго Диего Хэмиш. К. прерывает его и говорит, что близкие к природе Яковы ей по душе, она и сама как-то один раз, живя в большом городе, не выдержала и спросила в магазине яблок, это в начале декабря месяца, и потом, сидя в парке, долго не могла прийти в себя от досады на собственную глупость и даже не посмотрела на молодого человека, который старался привлечь ее внимание самым непристойным образом; он тоже был жертвой большого города, но ей, его сестре по несчастью, было в эту минуту просто не до него. Да, говорю я, и все-таки это мило с твоей стороны, К., что ты чувствовала себя его сестрой по несчастью, такие юноши напоминают единственную жену мсье Верду, которую он не смог убить: глядя на них, все время хочется набить побольше добра к себе в чемодан — одну вещь запихнешь, и сразу тянет засунуть еще что-нибудь — и так до бесконечности, покуда не отступишься или пока чемодан не лопнет. Это природная жизненная сила, которую нельзя ни убить, ни обвести ограждающим кругом, особенно в городе. Может быть, тот молодой человек хотел бы переиначить принятую легенду: Ева соблазнила Адама яблоком, но, если райский сад был тропический, вполне возможно, что она сама была соблазнена, скажем, бананом — помнится, на этом основании кто-то построил целую теорию. Этот молодой человек — Исав, обездоленный, лишенный первородного права и стремящийся вернуть себе хоть что-нибудь. О том, как уродует человеческую природу большой холодный торговый город, можно прочитать у Диккенса. Да, да, возьми, например, начало «Дэвида Копперфилда», где Дэвид блуждает один по Лондону. А еще лучше — прочитай между строк. Знаешь ли, рассказываю я, самым образованным и тонким знатоком Диккенса, какого я встречал, был один пожилой господин, удивительно занятный, обаятельный, любезный и начитанный, который раз в неделю наряжался с величайшим тщанием и шел бродить по улицам в поисках эротических приключений. Брюки в полоску, галстук бабочкой, котелок, пенсне, на руках — желтые перчатки, под мышкой — трость с золотым набалдашником. Мне иногда дозволялось сопровождать его на этих прогулках, и, когда я пригляделся и разобрался, оказалось, что столько народу, притом самого разного, заняты тем же. Встречались представители всех слоев общества, всех профессий и призваний. Что же, это жизнь, природная сила на городской манер, и нечего тут пугаться, наоборот, сам поневоле взбадриваешься. Удивительна эта неисчерпаемая сила и отвага в человеческой натуре. Неправда, что жажда риска и приключений умерла — просто в городских условиях она приобретает эротическую направленность. Если отвлечься от непристойности и, допустим, даже безнравственности его поведения, говорю я К., ты представь себе, как, должно быть, билось у этого молодого человека сердце — кто знает, не сильнее ли, чем у самого храброго альпиниста?

Наступает долгое молчание, и я вдруг ощущаю тревогу — не из-за того, что сейчас говорил, но я так надолго прервал Майкла, и мне кажется, что у него немного обиженный вид. Ты прости меня, Майкл, говорю я ему, и его лицо сразу оживает пониманием, сочувствием и любезностью. Я очень интересно рассуждал, говорит он, однако дело уже к вечеру, а ему предстоит еще довольно долгий путь. Он вежливо прощается с нами, и сразу же длинные ноги на полном ходу выносят его из сада, но потом мы видим, как он в дюнах замедляет шаги и начинает снова искать вокруг себя признаки жизни, до сих пор ускользавшие от его наблюдения. А мы с К. бросаем монетку — готовить еду выпало мне. К. говорит, что умирает с голоду и не может ждать ни минуты. Придется, отвечаю, все же подождать минут двадцать. Думаешь, я не умираю с голоду? Моллюсков она набрала, а вот есть ли в доме рис? У нее в доме нет. Зато есть у меня в рюкзаке. А масло есть? Тоже нет. Но мой рюкзак как волшебный кувшин бедной вдовы из сказки. Хорошо, пусть она только принесет мне с огорода один стручок острого и два сладкого перца и два больших зубчика чеснока. Сам бегу на кухню и включаю все горелки на максимум. Потом заглядываю в кладовку и издаю радостный вопль: там оказалась миска с супом. Входит К. и уверяет, что суп доисторический, но я не обращаю внимания, добавляю воды (дай бог, чтобы не слишком), переливаю в кастрюлю и ставлю разогреться. Растительное и сливочное масло, соль и нарезанный чеснок идут в глубокую чугунную сковороду. Отмеряю шесть столовых ложек рису, из чревоугодия добавляю еще две. Промываю рис в десяти водах, ненадолго оставляю, чтоб подсох, затем засыпаю на сковороду. Одной рукой, не переставая, помешиваю, другой разоряю подводный сад — сливаю с моллюсков воду, высыпаю их со стуком в жаровню и засовываю в духовку. На мгновение отвлекаюсь, чтобы сказать К., что я, конечно, несносен и сознаю это, но пусть она все-таки нарежет перец. Когда рис приобретает темно-золотистый оттенок, выливаю на сковороду суп и продолжаю мешать, а сам заглядываю в духовку: раковины уже раскрылись. Не подаст ли мне К. нарезанный перец? И пусть достанет жаровню и выберет раковины. Кладу нарезанный перец, рис густеет, и я не могу отойти от плиты, но мне пришла в голову блестящая мысль, и я прошу К. сходить и достать из моего рюкзака баночку консервированных мидий. К. негодует. Это разложенчество, она не хочет есть консервы. Но я говорю, что мне подарили эту банку в прошлом году, надо же их употребить, а то испортятся. Не будь пуританкой, К., уговариваю я, такова жизнь, которой мы живем. Она почти со слезами приносит банку, вскрывает — аромат несказанный, целое море гастрономических восторгов; мы чуть не падаем; из-под крышки поднимается фосфорический парок, и в голову лезут мысли о крысином яде. К. готова вышвырнуть банку со всем содержимым в окно, но я успеваю перехватить и вытряхиваю мидий в помойное ведро. В утешение прошу К. достать и открыть бутылку пива — подарок Джимми. Впитает ли рис всю жидкость? Я немного волнуюсь, но потом страх проходит, и я наверху блаженства. Кладу в рис печеных моллюсков и еще раз говорю К., что сознаю, до чего я несносен. Надо выставить на стол две глубокие тарелки, две вилки и два стакана. Кушанье божественно загустевает. Самое оно! Я пробую. К. тоже пробует. Каждая рисинка целенькая и сама по себе, врассыпку. А какой аромат. Амброзия. Мы пьем пиво, и я раскладываю варево по тарелкам. Вступает в действие механизм одухотворения материей…