Современная чехословацкая повесть. 70-е годы

Женщины, сидящие напротив, оборачиваются на его голос, молодой мужчина, повернув на подушке голову, следит за стариком.

— Я включаю только для себя, — лениво откликается лежащий на постели владелец транзистора, не шевельнув и пальцем, чтобы выполнить просьбу старика.

— Но это действует мне на нервы. — Старик схватился рукой за белую металлическую спинку кровати своего мучителя. В первую секунду кажется, будто он хочет сдвинуть кровать с места и куда-то вытолкнуть. — Пойду к доктору, пускай переведет меня из этой палаты.

— Доктор выставит вас в коридор вместе с вашей постелью! — Лежащий не позволяет вывести себя из равновесия. Потом протягивает руку, выдвигает ящик тумбочки. Достает кусок ватрушки и протягивает старику.

— Возьмите! Будете жевать и не услышите музыку…

Старик берет угощение, пристально смотрит на владельца транзистора и какими-то деревянными ногами шаркает назад, к своей постели.

Божена прощается с отцом как положено, без торопливости. Покидает больницу, точно человек, который мыслями все еще там, в палате, и больничные впечатления медленно отступают перед миром улицы, машин, пешеходов. На тротуаре она быстро включается в общий ритм, приспосабливаясь к тем, кто особенно спешит.

Соскучилась по движению, и когда снова приходится сесть — на этот раз в кресло у Имриха, — сидит как на иголках. Еще и потому, что брата нет дома, ожидать придется явно не меньше часа. У него там что-то на факультете, и — как становится ясно из Клариных слов — что-то важное. Если судить по ее сбивчивому рассказу, теперь для Имриха все важно: надо поспеть везде, не забывать же ради второстепенного и менее значительного о своих обязанностях на факультете! При нынешнем-то его положении он, право же, никак не может этого себе позволить!

Божене на руку, что у Клары нет для нее времени: маленькая Катка заболела легким бронхитом, и нужно, чтобы кто-нибудь был около ее кроватки. «Пожалуй, оно и лучше, удобный повод», — думает Божена, оставшись одна в гостиной и набрасывая на листке несколько фраз для Имро.

Пустой бланк она не оставляет. Так решила еще по пути сюда. Это было бы похоже на оскорбление. Все равно что вернуть назад подарок.

Клара приходит от малышки. Записка уже готова, положена в конверт.

Не сердись на меня, Имро, просит она брата, но твой бланк я не заполнила. Спасибо, что заботишься обо мне, только я не уверена, что из этого получился бы какой-нибудь толк. Просто я пока не решилась и не хочу тебя разочаровывать. Надеюсь, ты поймешь и не будешь слишком меня ругать. Спешу домой, а там будет видно…

Сказать еще несколько слов Кларе, которая глянула на конверт бегло, а на Божену смотрит словно бы свысока, как старшая на младшую и нуждающуюся в помощи. Конечно же, Имро сделает, что в его силах, хотя сейчас ему нужно быть чрезвычайно осторожным… Все так сложно, но без высшего образования нынче нельзя, не добьешься ни положения, ни успеха…

Божена молча проглатывает слюну и с ней вместе — возражения. Лучше думать об отце. Она нетерпеливо косится на дверь и спешит уйти от Клары. Чувствует себя неловко и растерянно. Конверт, от которого она избавилась, продолжает жечь и давить где-то в груди — точно везла Имриху из дому свежие яички, а потом вместо них нарочно подсунула тухлые…

Божена стерпела бы и разговор с Имрихом с глазу на глаз, но теперь уж ничего не поделаешь.

Она торопится на вокзал. В какую-то минуту ей вдруг почудилось, будто по противоположной стороне улицы идет Карол. Сделав несколько шагов, девушка останавливается и оглядывается. Она так рассеянна, что уже и не знает, то ли это был он, то ли просто кто-то на него похожий. Потом старается вообще никого не замечать и делает вид, будто страшно спешит и останавливаться со знакомыми ей некогда.

Хорошо, что поезда ждать недолго. Божена покупает билет и через пять минут уже сидит в углу у дверей, погруженная в чтение иллюстрированного журнала. Поезд едет и едет, и это ее успокаивает. Уносит куда-то. Живая дрожь и бренчание дерева, стекла, металла помогают стряхнуть скованность и напряженность.

Божена отдыхает всем телом. Уголок вагона предлагает ей свой скромный уют. Ни к чему она не привязана — ни к городу, откуда только что уехала, ни к деревне, куда возвращается. Тут, на жесткой скамье поезда, для нее самое укромное пристанище, отсюда она может свободно разглядывать всех сидящих впереди и сзади, и при этом не надо стоять навытяжку, не надо со страхом ожидать, как на тебя посмотрят. Люди и события выныривают из небытия, подобно полям и деревьям за окном. Она все видит, сама оставаясь невидимой. Эти люди не могут ее окликнуть, а она в мыслях может говорить с любым из них, сколько захочет и о чем захочет…

Имрих читает записку, которую она написала… Отец беседует с доктором, а мать слушает и кивает склоненной набок головой… От Имриха записка попадает к отцу, потом ее прочитывает мать, после чего записка сразу же исчезает как ненужный, сделавший свое дело предмет… В стороне стоит Анна из общежития, смотрит на Божену немного насмешливо, немного поощрительно, но главное — с любопытством. «Ну-ну, маленькая! Вот как ты распорядилась своей судьбой, ну-ну, ладно, а дальше-то что?»

Божена ерзает на скамье, прикрывает глаза, словно ей хочется спать. Так, а теперь мне не мешайте. Что поделаешь, пора отправляться дальше. Потерпите и, если вам хочется поглядеть, отойдите в сторонку… Следите за мной издали, но оставайтесь невидимками. Сейчас это для меня очень важно…

Она кладет перед собой бумагу, достает ручку. Все — не сделав ни малейшего движения, не шелохнувшись. Просто чувствует перед собой бумагу и ручку и смотрит вдаль. Представляет себе, что она уже там. Сперва это не получается, она повторяет сызнова — и вот уже видит новые дома близ леса, кухню тети Марии, две-три улицы из домов постарше и фабрику — скопище зданий различной формы, могуче вросших в землю. Высокая труба бдительно сторожит все это, и ничем ее не отвлечь.

Однако Божена должна видеть и стол, за которым сидит тетя Мария. А вот и сама тетя, постоянная в своих привычках и неутомимая, сидит, как всегда, за одним и тем же столом. Перед ней стоит человек, за ней и около нее сотни людей. У каждого — свое место, имя в бумагах и отражение, запечатленное в ее голове. Так она с ними и живет, день за днем в ней прибывает новых знаний, которые откладываются в памяти и обогащают ее опыт.

Чего только не знает тетя Мария, ведь люди на заводе приходят и уходят, и каждый встает перед ней, чтобы запечатлеться в ее бумагах и в ее голове. Но она и не подозревает, как рождается письмо, которое она скоро будет держать в рунах. С первых же слов поймет, что письмо не служебное. Кто же, если не родственник, обратится к ней: «Дорогая тетя Мария»? И вслед за тем польются слова, возникшие как бы сами собой. Так письма и пишутся, но прежде слова должны родиться, а это не всегда легко и просто. Хотя сейчас Божена знает, чего она хочет и что ей нужно. Перед ней только один путь…

И Божена пускается по этому пути — молчаливая и сосредоточенная — в поезде, где ей приходится лишь недвижно сидеть, сдерживая нетерпение и ног и мыслей. Будущий путь прежде всего нужно обдумать и высидеть. Иначе он так и останется неосуществленным, ибо, кто отказывается от чужих даров, становится слабым и беззащитным, если не приготовил взамен чего-либо другого, своего.

Письмо пока не написано, поезд все еще не подошел к станции, где Божене придется выйти, но она уже представляет себе, как тетя Мария читает его. Читает и садится писать ответ. Картина обрывается… Божена ждет с полуоткрытым ртом, затаив дыхание.

«Дорогая Божена, ты пишешь, чтобы я тебе помогла приехать сюда и устроиться на работу. Милая моя, а понятно ли тебе, что таким образом ты бежишь из дому? Не будет ли тебе потом досадно, хорошо ли ты все взвесила? Работа, конечно, найдется, работы везде хватает, но что, если через месяц-другой ты пожалеешь и начнешь упрекать себя: надо было поступить в институт, зачем я поторопилась, ведь родители желали мне добра…»