Современная чехословацкая повесть. 70-е годы

Потом я вытащил карандаш. Кружилась голова… феноменально! Век живи — век учись. Утром пей только молочко. Так что? Кого выпер Ондроушек? Кто хочет доказать в конце концов, что он не баба? Алеш Соботка!

Я запустил отяжелевшую руку в волосы и приказал себе: «Возьми карандаш!..»

Потом решительным росчерком без колебаний написал:

Я на вас женюсь! Как вы на это? Блондин в темном шарфе. Сижу возле буфетной стойки, где пирожные. Помимо прочего, читаю и считаю до ста.

В несколько раз сложил желтый листок, выдранный из расписания лекций, щелкнул портфелем, улыбнулся проходившему метрдотелю и спросил:

— Вы не могли бы передать эту записку той русалочке, пан Мужик? Не этой — той, — показал я глазами на окно, — в зеленом батнике!

Пан Мужик не повел и бровью. Он был немолод, расторопен, отрастил брюшко и со времен своей ушедшей стройности видел и не такое. Вытряхнув пепельницу и пододвинув стул, он взял записку и неторопливо пошел к девушке, одетой в батник цвета речной травы.

В волнении я начал искать сигарету. Но не успел зажечь, как метрдотель вернулся.

Теперь он вылупился на меня, как будто только увидал мои голубенькие глазки и короткий нос. Через секунду, впрочем, так же вылупился я. На желтую бумажку, поперек которой рыжеватая печатно синей пастой прописала:

Я — за!

Просто взяла и подмахнула. Даже не обернулась и не оценила мои плечи. Не зная даже, от кого записка. Только чтоб отвязаться.

Меня это задело. Иронизирует!..

Я ваял портфель и двинулся к окну.

Сделать ей небольшой сюрприз.

— Записка была от меня, — сказал я и, не дожидаясь приглашения, уселся возле рыжеватой на свободный стул.

Она подняла голову, раскрыла во всю ширь коричневые, как два финика, глаза и, подперев кулачком подбородок, стала на меня глядеть.

Потом слегка усмехнулась и сказала:

— Знаю…

И сказала самым что ни на есть спокойным и приятным голосом, какого я еще ни у одной девчонки не слыхал.

Это ее спокойствие и умные глаза стали вдруг действовать мне на нервы. Действовать на нервы самым изощренным образом.

Я сказал поспешно:

— А я на полном серьезе насчет…

Она кивнула:

— Разумеется! Я тоже.

Потом взяла ручку, уткнулась прямым носиком в «Жену а моду» и стала списывать рецепт приготовления картофельных котлет.

Меня это взбесило. К тому же я как-то затылком чувствовал, что джин кончает свое действие, рассасывается у меня в крови и смелость меня покидает. В этом взбешенном состоянии я перешел на «ты».

— Вязание ты, случаем, не захватила? Вязание — надежное прибежище несчастных жен, — сказал я насмешливо.

Рыжеволосая взглянула на меня — и не обиделась.

— Готовкой ты не занимаешься? — спросила она.

— Не занимаюсь, — раздельно произнес я, не зная, что о ней и думать и когда уж наконец закончится этот обмен мнениями.

Я посмотрел на сумочку. Под свитером там были литографированные лекции, сверху лежала обернутая книга и большое желтое яблоко.

— В каком ты институте? — спросил я.

— Это так важно?

— Ну, принимая во внимание то…

— Принимая во внимание что? — спросила она и улыбнулась.

— Ну, ситуацию… поскольку я женюсь! — хмыкнул я.

— А-а, — сказала она и вытянула перед собой длинные ноги.

Заметив мой оценивающий взгляд, добавила:

— Наверно, в физкультурном?

— Я так и понял! — кивнул я, еще раз покосившись на ноги.

— Не нравится? — взглянула она с вызовом и прищурилась.

Потом, развеселившись, сказала:

— Еще что тебе надо знать, поскольку ты женишься? Дают ли мне пособие по сиротству? Номер телефона? Объем груди? Есть еще, между прочим, имя…

— Сначала давай имя, — сказал я.

— Ладена Йонашева. А твое?

Я протянул визитную карточку.

Она вернула ее со словами:

— Я очень тронута, Алеш.

— Чем тронута?..

— Что ты остановил свой выбор именно на мне. А вдруг у меня астма? — посмотрела она внимательно мне в лицо. — А вдруг я даже не учусь и в физкультурном?

Я тряхнул головой.

— Не веришь? — Она стала рыться в своей сумочке, но ничего так и не вытащила. — Все ведь возможно.

Я улыбнулся. Почувствовал, что я ее интересую. Опять был на коне.

— А разве это не чудесно?

— Что именно? — спросила она.

— Что все возможно.

Мы вдруг одновременно взглянули на метрдотеля.

— Выпьем?

Она кивнула:

— И это можно!

— А ты здесь каждый день? — сказала она, когда метрдотель поставил перед нами два джина.

— Нет, только когда дождик. В другое время хожу к «Глаубицам». Как вся наша компашка, с философского…

— Ты учишься на философском? — удивилась Ладена.

— А что?

— Да ничего.

— А ты думала где?

Она прикрыла один глаз и, не мигая, посмотрела на меня.

— Ну, говори…

Мне не терпелось узнать, в какой разряд она меня поместила.

— О чем ты думаешь? — спросил я наконец, когда она так ничего и не ответила.

— О том, что папа, может, на собрании, о том, что мне надо купить хотя бы две пары колгот и подойти на почту.

Я начал искать спички. Она строила из меня шута. Такого чувства я еще не испытывал. Не потому, что мне всегда попадались глупые девчонки, это нет, но я подобных штучек не терпел.

— Будем придуриваться? — сказал я.

— Зачем же? В такой дождь!

Она повернула голову:

— О, да он перестал.

Лицо ее приняло другое выражение, и она выпрямилась.

Я вдруг подумал, как бы она не ушла. Это означало бы второе мое поражение. Гораздо более ощутительное, чем утром, у Ондроушека.

— Куда же мы рванем, Ладена? — сказал я поспешно. — Я уж два дня по-настоящему не ел.

— Но я должна сперва на почту, — тянула она свое, в задумчивости глядя поверх моей головы, как будто меня вообще не было.

— Ладена!.. — воскликнул я и неожиданно взял ее за руку.

Рука была теплая и мягкая, и в ней зажат был скомканный влажный платочек. Должно быть, он был там все время, пока мы говорили, только я его не замечал.

— Я ведь на полном серьезе! — повторил я убежденно.

Она сморщила лоб. Потом отвела руку и высморкалась в этот свой платочек.

При этом в нос произнесла:

— Кто же сомневается?

— Тебе пока, конечно, непонятно, но я все объясню, — заговорил я быстро, испугавшись, что, быть может, упускаю необыкновенный случай. — Давай только сначала тут закончим, ладно?

— Тогда идем! — сказала она. — Хотя мне надо на почту…

«Черт! И чего она привязалась к этой почте?» — подумал я.

А вслух сказал:

— Потом где-нибудь перехватим бифштекс по-татарски… — и сделал рукой знак метрдотелю.

У вешалки я подал Ладене пальто. Взял за концы ее волосы и, перекинув через ворот, как делают девчонки, спрятал в капюшон.

— Так? — спросил я в самом благодушном настроении. — Я здесь, пожалуй, позвоню… Ребята ждут… Можешь подержать портфель?

И проскользнул в кабину.

Набрал номер «Глаубиц» и попросил позвать Ченьку Колмана.

— В чем дело? — сказал он, когда меня услышал.

В этом был весь он, Колман. Пижонишка. Все шло от головы. Я хотел осадить его, сказать: «А ничего. Просто хочу сообщить, что вы, болваны, мне приснились». Но вместо этого кратко объявил:

— Я вхожу в долю!

— Иди ты, паинька! — не поверил он.

— Законно! — подтвердил я самым безмятежным голосом.

— Ну, значит, в два у ратуши, — предупредил он. — Мы все придем за бланками.

— Железно в два! — пообещал я и хотел повесить трубку.

Но Колман выдал вдруг повышенную дозу любопытства.

— А что там у тебя за девочка? — спросил он.

Причем повысил голос, будто плохо слышал.

— Знаешь Мудрову из пятого потока? Ну ту, что закадрила ассистента За́вадила? — сказал я.

— А что?

— Такие вот у нее ноги. Алу Матейку знаешь? Той же пробы. А глаза знаешь какие? Видал когда-нибудь Нелли Буш? Ее ты знать не можешь, чучело! Но если бы ты видел ее в кино, куда ты не пойдешь, конечно… ты бы понял. Короче, профили у них совершенно одинаковые!.. У моей и у Нелли Буш.