Спасатель (СИ)

-- Хорэ злобствовать, мужики. Дайте детям помылиться.

-- Это ты-то, мылишься? -- переключился Перелом-Копчика. Конечно, он только этого и ждал: в душевой мало людей, много места.

Он так хлестнул Мишаню по лицу и груди "морковкой", что Мих даже не обматерил его в ответ, о контратаке разговора вообще не шло. Мих сел на корточки, закрыл лицо руками, так и сидел. Наши пацаны столпились вокруг. Стёпа пробежал в раздевалку.

Я хорошо знал своего друга. Я знал, что Мих сейчас придёт в себя и кинется на врага. Я стал обходить Перелома-Копчика сзади. У нас всё получилось. Мих взвизгнул, напал, укусил Перелома в плечо как Рикки-Тики-Тави Нага. А я одновременно с Михой повис сзади на плечах у врага. И тот поскользнулся и расползся на полу. Мих молниеносно повключал в душах кипяток, мы и все большие выбежали в раздевалку, стали держать дверь. Но Перелом-Копчика так стал биться, что наши парни испугались и отошли, и большие тоже. А мы с Михой не смогли вдвоём сдержать натиск. Перелом-Копчика ввалился и кинулся на меня, но я отпрыгнул. Тогда он что-то пошептал большим парням и стал одеваться. И я стал одеваться. Конечно нам надо было позвать на помощь уборщицу тётю Раю, или дядю Костю, или администратора... Когда после шло разбирательство, нас всё спрашивали: почему вы так не сделали. Но тогда мы не подумали об этом. А зря! Ведь год назад Перелом-Копчика первый позвал уборщицу, пожаловался, что "мелкие хулиганят"... В общем, все одевались молча. И когда я оделся, Перелом-Копчика ловко сделал мне подсечку, я грохнулся. А на полу была лужа - Перелом когда вышел и не смог меня ударить, выжил воду из полотенца как раз в этом месте. Михайло Иваныч побежал на Перелома, но тот двинул его локтём как-то удачно в лоб (у Миха потом шишка была, синий рог). И вдруг большие стали бить дверцами шкафчиков: открывать-закрывать. Я просто оглох.

-- Смываемся, -- сказал Мих. - Это они, чтобы на нас сказать делают.

Мы выбежали из раздевалки в коридор, понеслись в фойе, где ждали родители. Мама спросила:

-- Нормально? Ты такой мокрый?

И мы всё маме рассказали. Точнее - Михайло Иваныч. Не надо было маме ничего говорить.

-- Раздевайся, -- сказала мама.

Она расстегнула дублёнку, сняла с себя кофту, и я надел мамин свитер на голое тело. Стало сухо и колюче.

Миха сказал дяде Косте:

-- Дядя Кость! Я там горячую воду не закрыл, хотел чтоб абонементник сварился.

И это тоже не надо было говорить. Без Михи бы всё закрыли, всё сообщили.

Дядя Костя вздохнул, взял свои толстые резиновые рукавицы и пошёл в душ.

-- Нет! Это надо же! - возмущалась мама. - Детей побили.

Какая-то бабушка сказала бесцветным голосом:

-- Мальчишки всегда дерутся.

И я понял, что это какая-то хреновая бабушка. Никто не дерётся морковками просто так. Это очень больно, противно и унизительно. Просто так могут ледяной водой из шапочки окатить, просто ради прикола.

8 Продолжение битвы

Мама была в ярости. Она решила переговорить с нашим врагом. Нам пришлось ждать долго. Большие парни не выходили. Давно вернулся дядя Костя, давно уборщица вытерла лужи в раздевалке. Она и сказала:

-- Голову сушат.

Ну, абонементники, что с них взять, сушили свои пакли - их бабули-дедули ругали, если волосы мокрые.

Подбежал Стёпа, впервые за три месяца обратился ко мне. Он был вертлявый и подскакивающий, весёлый. Он знал, что сейчас что-то будет.

-- Чё не уходишь-то?

Я молчал.

И мама молчала тяжело.

-- Носки потерял, Анна Владимировна ругается, -- забормотал Стёпа и юркнул к дяде Косте за стойку. Его не стало видно: ящики с забытыми вещами стояли на полу. Но я прекрасно знал: Стёпа замаскировался, занял наблюдательный пункт. Он всё слышал, что потом произошло, весь разговор моей мамы с Переломом.

Стали выползать парни из абонемента. С сухими, пересушенными до соломы, торчащими во все стороны волосами. Разбредались по диванчикам - надо же было переобуть шлёпки на сапоги -- стоя абонементники не переобувались. В лом им было стоя, они ж абонементники. Один переросток подошёл к бабушке с бесцветным голосом. Я был сражён. Такой здоровый парень и с бабушкой. А вот и Перелом-Копчика показался. Быстро оделся под тяжёлым взглядом дяди Кости, быстро переобулся под тяжёлым взглядом мамы. (Переобувался поспешно и стоя.)

-- Этот? - мама встала у входных дверей.

Я кивнул.

Мама сунула Перелому под нос мою мокрую кофту.

-- Ты чё совсем? Нормально это?

-- А что я? - включил дурочку Перелом. Он смотрел на маму огромными пустыми глазами.

-- Зачем ты его в лужу бросил?

-- Кто? Я?! Я не бросал!

-- Пропустите! -- Это бабушка со своим переростком выходила из бассейна. От бесцветного голоса не осталось и следа. Он был железный, стальной. Требовательный и страшный. Мама посторонилась. Перелом прошмыгнул вслед за бабушкой и одногруппником. Да мама и не хотела с ним больше разговаривать, она не любила ругаться. Мы тоже вышли. Я видел, что Перелом идёт рядом с чужой бабушкой. Могло показаться, что он вместе с ними, что у бабули два внука. Они пошли вправо, а мы взяли левее. Шёл мокрый снег. Мама была без машины - она не успела "переобуться". А у нас в посёлке на лысой резине опасно, просто страшно: асфальт тогда был дрянной, в выбоинах, дорога леденела по вечерам в момент, и выбоин становилось незаметно.

Из бассейна надо было ехать на городском автобусе, а потом на проспекте Красной Армии пересаживаться на другой, который уже вёз к нам в Семенной. Бабка эта с переростком шли на конечную - ей, как и всем старым, хотелось занять место, посидеть. Мы же с мамой и Михой шли на следующую остановку. Короче, в автобусе опять встретились. Конечно же Перелом не мог предположить такого, иначе он не сел бы в автобус. Он знал, что мы на машине, Мих в раздевалке всегда предлагал нашим поцакам подвезти.

...Подвозили обычно Ростика и Дёму. У их родителей были очень дорогие машины, но родители были заняты, папа - работой, мама - маленькой дочкой. Ростик и Дёма всегда были одни. Моя мама называла Дубинских "голодное племя". В фойе бассейна работал буфет, и они вечно паслись у его витрин. И когда приходили - паслись, и после тренировки - паслись. Ростик ходил ещё на балалайку в школу искусств, а Дёма на лепку туда же. Как они всё успевали, я не представляю. Но всё-таки они жили в городе, а мы подальше.

Перелом, пока мама расплачивалась с кондуктором, корчил независимый неприступный вид, а когда мама обернулась и посмотрела на него, стал пялиться нагло-нагло в ответ.

-- Чё пялишься, чмошная рожа? - наш бесстрашный Михайло Иваныч, пошёл через проход, через чьи-то ноги к задней площадке.

Перелом на следующей остановке выбежал. Я так и не знаю: это была его остановка или он испугался моего друга. С улицы он стал строить маме уничижительные гримасы, показывать разные там жесты. Это мама мне рассказала, я не видел. А бабушка, та, к которой приклеился Перелом, та, что переростка своего в бассейн возила, всю эту картину в жестах наблюдала. И маме так высокомерно, как наша учительница по русецкому, говорит:

-- Ваши дети -- безобразники.

-- Нормально? - поразилась мама. --А ваши - кто? У ребёнка вся одежда мокрая. А нам в посёлок пилить, а там ещё пешком. Нормально на морозе-то?

-- Ваши дети матом ругаются. Вот и получили по заслугам, -- торжествовала бабуля. Я часто замечаю: все подлые не отвечают, не обижаются, гнут свою линию, а оппонента не слушают.

-- Нормально, -- говорит мама. - Мой сын матом не ругается.

-- Это он при вас не ругается.

-- Нормально? - мама выпала в осадок. - Вы это утверждаете что ли?

-- Утверждаю.

-- Нормально. -- Сказала мама, отвернулась и покрутила пальцем у виска: мол, бабка - дебилка.